Восхищение и удивление Одина ощущается даже через воздух. Цукиёми чувствует это поверхностью кожи и волос через оба своих тела, и кожа его, и волосы Тени начинают сиять чуть ярче, а члены становятся всё крепче. Он бы хотел не быть сейчас настолько читаемой книгой, но  Луна иначе не может — это происходит само собой, как реакция на приятные волнения. Давно на него никто так не смотрел — с тех пор, как Цукиёми передал полномочия сыну — и он даже думает, что по возвращении ненадолго вновь взойдёт на ночной небосвод.
[indent] И всё же даже в восторгах поэтов и художников, вдохновляющихся либо чахнущих от неразделенной любви и ищущих у Луны понимания, было что-то другое. Так, как смотрел сейчас Один, на него скорее смотрели его люди, готовые отдать свою жизнь за него и служить верой и правдой во чтобы то ни стало. Хотя нет, и это немного не то. Есть что-то похожее на Кейташи и его взгляды украдкой — Цукиёми знает о его чувствах и преданности уже очень и очень давно; и случилось это интуитивно. Как знает и о том, что Кейташи скорее сделает ритуальное сепукку, нежели посмеет оскорбить своего владыку запретными чувствами, которые Цукиёми не по душе.
[indent] Так что же такое сумело тронуть его настолько в Одине, что он не просто принял подобные чувства, но и позволил даже грязным запретным желаниям стать явью?
[indent] Один как-будто не желает его отпускать. Он всё любуется, и от этого взгляда бегут лёгкие, едва заметные мурашки. Луна и Тень одновременно чуть хмурятся — им не нравится ощущать себя рядом с владыкой тысячи миров неопытным молодцом, поддавшимся своим опьяненным вольным желаниям. Хоть что-то этакое в этом наверняка и есть, но они оба крайне не любят чувствовать себя слабее и неопытнее  кого-то морально, тем более тогда, когда впускает в свою душу и в свои тайны. Наверное, всё дело в заложившейся неуверенности в верности своих поступков после того, как он впервые убил богиню, поддавшись своему гневу и тайной манипуляции той, которой доверял и которую любил, на трон которой никогда даже не зарился. А потом его «подобрала» униженного и обесчещенного Ночь, что старше и мудрее была даже их родителей и всего мира, и ему ничего не оставалось, кроме как принять чужую помощь и чужие правила, хоть Ночь всегда с ним себя вела так, будто это он её хозяин и владыка. Но ведь хозяйкой была тогда именно она.
[indent] Наверное, у Цукиёми комплекс. Быть преданным и зависимым от старших женщин. Никому и никогда из-за этого гневно не позволять даже недостойного взгляда-помысла в свою сторону. И поддаться вдруг этим помыслам самому, оказавшись рядом с Одином.
[indent] Верно ли он поступает?
[indent] И почему вдруг эти мысли появились, стоило только покинуть эту волшебную воду? Неужели, и правда, всё это колдовство?
[indent] Но Один вдруг целует его, потом целует Тень — мягко и словно некий более опытный проводник в мир удовольствий и разврата. Но отпускать так и не спешит. Он говорит комплименты, но на душе как-то странно. Тень складывает руки на груди, чуть вздёргивая подбородок, а Цукиёми хмурит взгляд и только потом скрещивает руки, но смотрит прямо, наблюдая за Всеотцом, отошедшим к шкафчику.
[indent] — Если и отнял, то и у себя тоже. — Запоздало отзывается на все комплименты и речи бога Цукиёми, а потом чуть удивленно поднимает брови, опуская взгляд на опустившегося пред ним на колени правителя миров. И поднимает ногу, позволяя её со всей заботой и нежностью утереть.
[indent] — Признаться, меня терзают сомнения и непонимание. Наверное, нужно ещё выпить. — Усмехается он, и Тень хмыкая отходит к кувшину с виной и кубку Одина — вид Тени при этом чуть более наглый и будто бы даже довольный; неужели то, что Всеотец встал перед ними на колени, так легко растворило его сомнения. В Цукиёми они пока что всё ещё ворочались, хоть и начали рассеиваться.
[indent] — Ты пробудил то, что давно уже спало, и во мне вновь бушует этот хаос. Пока что слабый, но уже достаточный, чтобы вновь начать думать не о том. — Принимая кубок у Тени и делая медленный величественный, но глубокий глоток — Тень свой уже сделал. — Я никак не пойму, что ощущаю на самом деле и как мне относиться к тому, что ты, то ведёшь себя со мной, как с очередными слащавыми юнцами на один раз, — и он безэмоционально хмыкает, — то так, словно я твой повелитель. — И меняет для обтирания ногу.
[indent] — Помоги определиться. — Хитро-надменно тянет Тень, усевшись на край бочки и закинув пятку на своё колено, всё так же скрестив руки на груди и наблюдая за стоящим на коленях Одином. — Со мной это впервые.

Отредактировано Renmo Kittelsen (30.08.2023 00:51:00)

Подпись автора

Hardly awake I know you're there Feeling your touch I know you care Hiding in dark light — gentle sounds

И от слов, и от действий Одина в душе становится всё более определенно, хоть противоречия в конкретно особый момент отдают чрезмерно яркой вспышкой, но зато теперь Цукиёми знает в чем дело. Он позволяет договорить, не перебивая, и слушает с уважением, поглядывая вниз на великого завоевателя, не побрезговавшего раскрыть в ответ и свою душу. Становится одновременно и спокойнее, и ещё более взбудораженнее, хоть последнее скорее относится к плотских утехам, нежели к душевной гармонии. А может дело в чем-то и ещё? Эти странные и ранее не испытываемые чувства-эмоции какие-то слишком неудобные для владыки ночи.
[indent] Цукиёми допивает вино до конца, стараясь дышать ровно — уж очень Один распаляет его своими потираниями щекой о внутреннюю часть бедра и поцелуями, поднимаясь всё выше и выше. А когда тот и вовсе вдруг лижет головку члена, Цукиёми вздрагивает, едва не роняя протянутый к Тени кубок, и шумно резко выдыхает нервную полуулыбку, которую в унисон подхватывает и Тень, едва не роняя занесённый над кубком кувшин вина и всё же проливает немного на пол.
[indent] Ладно, спалился!
[indent] Они оба усмехаются уже громче. Тень уверенно наполняет кубок, а Цукиёми ровно подносит руку назад, предлагая испить вина уже Одину. Напиться Лунам нужно точно. Напиться и выпустить теперь и себя на свободу, избавившись от тревог, забот и всяких разных дум.
[indent] — Ладно. Я понял тебя. Только не говори больше ничего о моей красоте — это слишком. Это-то и мешает мне — чувство, словно я и впрямь становлюсь неопытным глупым и слащавым юнцом подле бога, который завоевал не только тысячи миров, но и тысячи тел и сердец. — А ведь по сравнению с Одином в делах амурных он и впрямь самый настоящий неопытный мальчишка. И в пору сменить облик Полнолуния на растущий Месяц и ему, и Тени.
[indent] Цукиёми касается пальцами жесткой скулы Одина под его отсутствующим глазом и оглаживает ладонью со свойственной мужчине-воину лёгкой грубостью, неотрывно глядя тому в лицо. Тень тем временем пьёт прямо из горла — он куда более вульгарный и невежественный, чем Цукиёми, словно не величественный и изящный мудрейший владыка ночи, а похабный и анархичный владыка бандитов.
[indent] — Научи меня, как правильно нужно любить мужчину. Нет. Как нужно любить владыку тысячи миров, — произносит спокойным, чуть певучим голосом Цукиёми; а Тень с шумным выдохом отрывается от кувшина, вытирает свои губы и бороду тыльной стороной ладони и подходит к ним вплотную, чуть ли не укладывая свой член прямо Одину на плечо, и тоже смотрит тому прямо в лицо, и обе стороны Луны продолжают уже в два бархатных голоса, — научи всему. Даже самому недостойному. Хочу узнать всё.

Подпись автора

Hardly awake I know you're there Feeling your touch I know you care Hiding in dark light — gentle sounds

От обоих сторон Луны не ускользает то, как Один цепляется взглядом за член Тени — буквально утопая в представшем перед ним жарком пульсирующем зрелище с проступившими набухшими жилками возбуждения. И обе части Луны довольно улыбаются, правда, эта улыбка едва заметна, ведь Луна, как никто другой умеет скрывать свои чувства за царственной властной надменностью.
[indent] То, как реагирует на их интимное оголение и открытость Всеотец, действительно, очень заводит. И когда Один лижет головку члена Тени, оба Луны сглатывают, ощущая, как внутренний жар поднимает градус. Он отдрачивает им обоим легко и непринуждённо, продолжая заигрывать и делать невинный и в то же время парадоксально похабный вид, что заставляет внутреннее возбуждение только взметаться неистовой бурей вверх, точно ураган, с екающий всё на своём пути. Обе Луны практически неслышно выдыхают, взирая на Всеотца сверху вниз м улыбаясь на левый уголок пересохших тонких губ. Им обоим и приятно слышать признания Одина, и в то же самое время они их практически не трогают — великому ночному светила далеко не в первой ощущать на себе чужое восхищение, граничащее с удивлением на грани безумия — редко кто способен совладать с этим прекрасным величием. Однако первый Луна уже немного успел забыть каково это, когда тобой восхищаются столь открыто.
[indent] Особенно, когда это восхищение сопровождается такой сладкой интригой — Один говорит прямо, как есть, своё желание, чтобы Луна делал всё сам. Что ж, они оба выложатся на полную — уж Ночь никогда не жаловалась, особенно, когда Цуки выпускал Тень. Так что для своего первого мужчины — и что-то подсказывает, что единственного — Цукиёми точно выложится на все двести.
[indent] Они ухмыляются и красноречивым оценивающим взглядом окидывают услужливо представленный вид сзади — и что- о подсказывает, что Один чувствует их плотоядный взгляд на себе, отчего становится всё более голодно и жарко. Ух, обеим сторонам Луны определенно нравится то, что творится между ними и Всеотцом — это что-то большее, чем волшебство или колдунство.
[indent] Один отдаёт приказ вникуда, но Луна понимает, что выбрал он явно не просто так именно этих «мальчиков». И следует за Всеотцом, неотрывно продолжая голодным похабным взглядом пожирать задний вид властителя тысячи миров.
[indent] Они выходят из ванной комнаты. Цукиёми ненароком подмечает, что его одежды и мечи аккуратно уложены на почетное место подле постели — всё же эти мальчики могут, когда хотят. Снова вспоминаются признания Одина, что до Луны у него никого не было целых восемь лет, оттого служки не привыкли лицезреть своего владыку с кем-то в столь интимной связи. Пожалуй, стоит отдать должное Одину и почувствовать себя кем-то особенным, раз уж Всеотец решил нарушить свой такой вот затянувшийся обед безбрачия.
[indent] Они ступают на первую ступеньку, и Тень, следуя справа от Одина, укладывает свою ладонь на его левую ягодицу, а Цукиёми, шествуя слева, на правую, и оба грубовато и в то же время нежно оглаживают зад Всеотца, приближаясь каждый со своей стороны к уху владыки и шепча:
[indent] — У повелителя тысячи миров отличный зад.
[indent] Сжимают оба, до боли впиваясь длинными сильными пальцами в мышцы, а после и когтями. Странное желание овладевает сделать нечто новое, непривычное — если не вцепиться зубами в эти жесткие сухопарые мышцы, то отлизать между ними. И откуда такие мысли?!
[indent] Когда там уже закончатся эти ступени?!
[indent] Ах, ну вот, уже!
[indent] Перед ними предстаёт разгоряченный камин, потрескивающий пламенем, и мягкая тёплая шкура, на которую хотелось рухнуть прямо сейчас и завалить на неё Одина. И Цукиёми резко и властно разворачивает Всеотца к себе, оставляя позади него Тень — тот тут же прижимается своим горячим сочащимся членом к его заднице вплотную, укладывая ладони на крепкий шрамированный живот и притягивая к себе спиной, начинает грубовато, в свойственной жёсткому мужчине нежности поглаживать.
[indent] — Давай, учи. — И подаётся бёдрами вперёд, чтобы потереться своим членом о горячий нежный член Одина, неотрывно глядя тому в единственный чарующий малахитовый глаз.

Отредактировано Renmo Kittelsen (09.09.2023 01:17:14)

Подпись автора

Hardly awake I know you're there Feeling your touch I know you care Hiding in dark light — gentle sounds