Стоит отметить, что иметь дела с востоком не только сложно, но ещё и весьма увлекательно – Один может только подивиться тому, как Цукиёми и его люди едят свою пищу при помощи странных прутиков; закрадывается смешливый вопрос, а нельзя ли было придумать ещё более сложный прибор, чтобы донести еду до рта стало такой просто невозможно? Наверное, потому они все худые как щепки, ни взяться не за что, ни глазу зацепиться, хотя при всей своей привередливости Всеотец смог оценить мраморную аутентичную красоту Цукиёми – эффектный мужчина, очевидно, весьма вспыльчивый, но с годами научившийся держать себя в руках немного лучше, чем эти палочки; он так и смотрит за причудливым прибором, думая, что еда вот-вот выскользнет из чужой хватки, но нет, благополучно достигает рта. И когда Один переводит расслабленный, чуть смешливый взгляд с губ на покатый нос с тонкой спинкой и к блестящим, точно два тёмных сапфира, глазам, то коротко выдыхает и вновь улыбается.
[indent] Ради великих знаний он отдал свой левый глаз. Ради тайн вселенной он провисел в чудовищной агонии на стволе Иггдрасиля, раскрывая свою сломленную душу экстазу боли, в котором он нашёл магические лазейки. И если Цукиёми считает, что категорическое “нет” что-то для него значит, то он ошибается – Один добудет нужные знания не мытьём, так катаньем, и если Цукиёми не желает ему в этом помогать, то это исключительно его право. Всеотец не отступается от своих идей, а его главная идея – отодвинуть Конец Света, о котором пела отнюдь не только вёльва. Великая война жизни со смертью вот-вот нагрянет, а Один только и делает всю свою бытность, что воюет со смертью, а если точнее, то обводит её вокруг пальца. Он делает это почти три тысячи лет, и всё, что ему нужно сейчас, так это большее количество союзников.
[indent] Пожалуй, именно об этом и стоит сказать, однако, Цукиёми, по всей видимости, не желает понимать всю тяжесть грядущих событий. И он либо слишком высокомерен для этого, либо просто дурак – впрочем, одно другого не исключает. Один берёт маленькую серебристую спицу для сыра, что была уложена на деревянную подставку, и накалывает один кусочек, после чего окунает его в мёд и отправляет в рот, чтобы тут же запить вином. Ненадолго позволяет себе отринуть реальность, погружаясь в гамму раскрывающегося во рту вкуса, а потом вновь смотрит малахитовым переливающимся глазом на Цукиёми.
[indent] – Конец Света должен был настать уже давно, но мне удавалось отодвинуть его срок. Первым должен погибнуть мой третий сын, Бальдр, а потом… – он переводит взгляд на Бетмору, который, словно почувствовав это, поднял преданные щенячьи глаза на отца. Жалкое зрелище.
[indent] – Потом волк Хати сожрёт Луну. Пострадают все, и, думаю, в ваших интересах тоже сложить общие силы и отодвинуть исполнение прорицания. Может быть, в этот раз даже навсегда, и тогда… – Один вновь смотрит на Цукиёми чуть мрачно, а потом вдруг снова широко улыбается.
[indent] – И тогда я оставлю вас в покое и больше не буду морщить ваш красивый нос своей вонью. За вас! – ещё один бокал вина залпом опрокидывается в желудок Всеотца.

Ему ничего не остаётся, кроме как смирится с желаниями самого младшего ребёнка Всеотца – тот отнюдь не был капризен, напротив, столь же очарователен, как его старший крылатый брат, но малыш умел добиваться своего так же как и сам Один. И сейчас, хлопая длинными белоснежными ресницами, зная, что его не погонит ни родитель, ни тем более его подданные, забирается на массивные колени к Бетморе, чтобы привалиться плечом к его груди и звякнуть массивными золотыми украшениями.
[indent] – Привет, братец. Привет, Слуах, – хихикнул малыш, на что вендиго лишь покачивает головой – у всех есть слабое место, и его слабое место, похоже, крылатые одинокие дети. Но надолго он вновь не может сфокусировать своё внимание на мальчике – со стороны того самого неизвестного гостя, с которым они ещё совсем недавно переглядывались за распитием вина на расстоянии, вдруг чувствуется мощный прилив эмоций. В его ушах покачивались золотые серьги-черепа, а в тугую толстую косу на темени вдеты переливающиеся перья его предка Кукулькана, эти артефакты помогали ему ощущать чужие души даже в такой враждебной обстановке и лучше строить прогнозы для чужого поведения – и то, как встрепенулся сосед этого заморского демона, явно показывало очень необычную тенденцию.
[indent] Неужели, в их делегации есть какой-то раздор? Слуах запоминает это, ставя мысленную зарубку, и уже с меньшей опаской, скорее, с искренним любопытством смотрит на демона, ожидая его последующих действий. Размышляет, для чего эти магические печати, закрывающие половину его лица, и что они не поделили за неслышным разговором? Можно ли, в случае чего, выцепить хоть немного его снисходительного доверия? Но его щёку вдруг мягко щекочет золотистое перо с голубым павлиньим “глазком” – да уж, похоже, ребёнок помирает со скуки.
[indent] – Что ты делаешь? – тихонько шикает Бетмора на брата, на что Хёд прячет своё крылышко за спину, хихикая.
[indent] – Наш Слуах все глаза себе продырявит о того, кто приплыл сюда с повелителем луны, – прозорливо и лукаво шепчет мальчик, так и прижимаясь по-детски доверчиво к старшему – едва ли когда-нибудь Слуах поймёт, как можно столько всего понимать и чувствовать, будучи безнадёжно слепым.

Хоть нежности и не для него – непозволительная роскошь для командующего великой армией живых мертвецов – но Слуах, всё-так, треплет малыша за щёчку, на что тот звонко хихикает и, наконец, привлекает внимание других эйнхериев, присутствующих здесь и знающих, что этому ребёнку совсем не место в бражном зале. Эти огромные мужланы удивительным образом тоже по-отечески обожают Хёда – похоже, у малыша есть способность к тому, чтобы очаровывать и влюблять в себя даже самое жестокое сердце – и один из эйнхериев-гномов, уже изрядно напившихся эля вперемешку с греческим вином, замечает это и громко горланит.
[indent] – Эй, малец, а ты чего тут делаешь?! – Хёд, замерев и вжавшись в Бетмору – а Бетмора прижал ребёнка к себе в ответ – пару раз вновь хлопает своими длиннющими ресницами и потом, похоже, чувствуя, что вот-вот попадётся под взгляд единственного глаза своего отца, юркает под стол, словно маленькая золотистая ящерка. Хёд ещё совсем мал, едва достиг возраста восьми лет по человеческим меркам, и такое поведение, должно быть, от него было естественным, ведь Один не озадачился обучением ребёнка этикету и поведению в общественных местах, но, справедливости ради, он не был самым нерадивым представителем скандинавского мира в этом зале. Он, по крайней мере, в своей шкодливости был хотя бы очарователен.
[indent] – Хёд, вернись! – отодивнувшись от стола и скрипнув ножками массивного стула с резной спинкой, Слуах пытается заглянуть под стол и разглядеть среди бесконечного леса чужих ног ползающего на четвереньках слепого ребёнка с крыльями, и замечает его неожиданно далеко – какой же проворный маленький засранец! И когда Слуах вновь смотрит поверх стола, то понимает, к кому именно сейчас направляется малыш – словно мотылёк на пламя свечки. А, может, он способен увидеть в этом приезжем демоне намного больше, и именно поэтому решил отползти именно к нему, совершенно не боясь его мощи?.. Но Слуах лишь и успевает, чтобы приоткрыть рот в немом строгом крике – Хёд уже вылезает из-под стола со стороны высоченного стройного демона и – да что же он вытворяет?! – забирается к нему на колени!
[indent] – Здравствуйте, меня зовут Хёд, а вас? – тихонько произносит мальчик, точно мурлычет, но Слуах может прочитать это по его выразительным губам. Замирает, ощущая приближение катастрофы, и она, действительно, наступает…
[indent] – Эй, руки прочь от ребёнка!
[indent] – Да, да как ты смеешь к нему прикасаться!
[indent] – Может, лучше кто-то из нас к нему прикоснётся, а? – гомон вызывает в Слуахе глубинное отвращение – и его растерянность быстро перерастает в возмущение и гнев. Что же, если думают, что в Вальхалле, то им всё можно?!
[indent] – Какая же мерзость, вы посмотрите на себя! – крикнул Слуах, чем заслужил теперь всеобщее внимание со стороны эйнхериев – Один, похоже, не торопится вмешиваться, если вообще хоть что-то слышит в этом огромном зале, кроме своего драгоценного лунного гостя.
[indent] – Мерзость – дышать с тобой одним воздухом, тварь безродная! – Слуах коротко рычит, слегка выгнув спину от злости – похоже, юный облик так и будет бросать пыль в чужие глаза, пока он не докажет на деле, что может порвать и сожрать даже сильнейших берсерков, присутствующих здесь.

В его семье не принято было говорить лишнего, да и вообще говорить – племя колдунов с ледяными сердцами предпочитало помалкивать, общаясь жестами и взглядами, чего не скажешь об этих северянах: что в голове, то и на языке. В какой-то степени, так оно и проще – сразу все помыслы, какими бы жуткими или грязными они ни были, становятся прозрачными, что было элементом природного бесстрашия: эйнхерии всегда сражаются лицом к лицу без каких-либо козырей в рукавах. Но здесь и сейчас подобная прямолинейность и вспыльчивость были слишком уж некстати – и от подобного поведения в жилах Слуаха закипает его чёрная проклятая кровь. Может, это в нём играет чувство солидарности с восседавшим через одного воина от Цукиёми демоном – того, по всей видимости, нисколько не привечали в этой делегации; а, может, определённую симпатию к нему вызвал выбор. сделанный Хёдом, ведь этот малыш был способен распознать свет даже там, где была кромешная тьма.
[indent] – Ваши воины могут смотреть на нашу Золотую Стрелу сколько угодно, но это… Это?! – выкрикивает гном, который заметил Хёда самым первым, и, отбросив в сторону свой кубок, пьяно забирается на стул, чтобы поравняться ростом со всеми присутствующими. Слуах лишь раздражённо выдыхает и как бы невзначай подпинывает ножку стула, отчего гном потешно валится, поднимая взрыв смеха его соратников – переключить их внимание с гнева на милость было так же легко, как обмануть пучеглазую золотую рыбку. И пока вокруг царил гомон – Слуах чувствует, наконец, на себе ещё более пристальный взгляд Одина – вендиго шепчет уже поднявшемуся с места Бетморе “я всё сделаю, не беспокойся”, и огибает стол, чтобы подойти к Хёду, сидевшему на коленях у демона, и о чём-то с ним переговаривающегося.
[indent] – Но вы совсем не страшный, – улыбается малыш, подняв невидящие глаза на лицо демона, словно разрезанного пополам неизведанной магией, – вы очень тёплый и от вас так приятно пахнет! – Хёд вдруг обнимает незнакомца поперёк пояса – этот ребёнок ввиду своего недуга очень тактильный, а потому касания и объятия для него были нормальны. Однако Слуах понимает, что они могут быть ненормальны для их гостя.
[indent] – Ого, а он здесь, с вами? – личико мальчика как будто сияет, когда он вновь поднимет свой невидящий взгляд на демона, – а можно с вами подружиться?
[indent] Но ответа Хёд получить не успевает, ведь Слуах уже оказывается рядом. Поклонившись, отчего длинные толстые косы на висках едва не достигают пола, Слуах выпрямляется, открыто заглядывая в лицо незнакомца.
[indent] – Простите за беспокойство. Этот ребёнок порой как пушинка одуванчика – летает где-то рядом, но его невозможно поймать, – Слуах берёт Хёда под подмышки и усаживает себе на один локоть, отходя от демона на почтительный шаг.
[indent] – Этого ещё не хватало! – выкрикивает кто-то из эйнхериев, увидев, как Слуах держит малыша на руках.
[indent] – Фоморское отродье нашло себе дружка!
[indent] – Или подружку! – воины вновь взрываются смехом, на что Слуах может лишь скрипнуть зубами и вспыхнуть невидимым гневом – однако, спокойный, но красноречивый взгляд Одина его остужает. Слуах не боится Одноглазого, тот не имеет над ним власти, но боится, что тот может сделать с Бетморой за то, что не держит своего подчинённого в узде.
[indent] – Простите ещё раз, – обращаясь снова к демону, совсем тихо произносит молодой вендиго.

Отредактировано Torkel Kittelsen (12.08.2023 14:30:55)

У вина, всё-таки, есть две противоположные стороны – оно может как и сдобрить напряжённую атмосферу, так и развязать пьяные языки настолько, что это способно повлечь за собой форменную катастрофу. Один позволял своим воинам хорошенько веселиться – чем больше придури они оставят за бражным столом, тем больше концентрации будет на бое; Всеотец ценит воинскую ярость, но, тем не менее, предпочитал просто так не растрачивать своих воинов, а потому требовал от них рассудительного использования агрессии на поле брани. Однако сейчас его совершенно не радовала складывающаяся ситуация – далеко не все из его людей были способны прощупать почву чужого настроения и прикусить свои языки. Ещё и Хёд – поднимаясь со своего места одновременно с Цукиёми, Один сначала строго оглядывает своих людей, что сразу почувствовали на себе влияние всевидящего ока, и потому почтительно замолчали, а после переводит свой взор на маленького сына, который смущённо сжался. Малыш и без того испытывал неудобство, когда сидел ещё на коленях у приезжего демона, но теперь, под испытующим взглядом отца, сильнее сжался в маленький пушистый комочек.
[indent] – С тобой мы побеседуем позже. А вы!.. – его гулкий голос обратился к эйнхериям, в которых, похоже, мешалось возмущение с опасением.
[indent] – Оставьте войну на войне. Вольно! – и развернулся на пятках, с безмолвной любезностью кивая поднявшемуся Цукиёми, уже следовавшему за ним. Под высоченными сводами чертогов летали два ворона, перепрыгивая время от времени с балки на балку – они-то, в случае чего, доложат Одину обо всём.
[indent] На его плечах покачивается тяжёлый плащ из волчьих шкур, длинная болотно-горчичная рубаха была подпоясана широким кожаным ремнём, из-за её края выглядывали полы светлой исподней рубахи, расшитой золотой канителью по канту. Волосы были в целом небрежно острижены, однако на затылке была оставлена толстая коса, заплетённая причудливым образом из множества тонких прядок – позволил Хёду поразвлекаться. Один не балует своих детей, никого, особенно Бетмору, но почему-то именно Хёду давал поблажки – не будь этот ребёнок слепым, мог бы однажды стать великим правителем.
[indent] Они недолго идут вдоль деревянных тёмных коридоров, по которым были развешены гобелены и вышивки. Где-то за стенами слышится тихое копошение – то эльфы сновали в межстенках для прислуги, торопливо подготавливая для правителей комнату. И когда они, наконец, оказываются перед длинной и узкой дверью, тонкокостная белокурая девочка-эльфийка открыла перед ними дверь. Один, отойдя в сторону, дал Цукиёми пройти вперёд себя.
[indent] – Прошу, позвольте мне проявить себя перед моим гостем как хорошего хозяина своего дома, – улыбается радушно Один, пропуская Цукиёми вперёд, а после заходит следом.
[indent] В комнате был приятный полумрак, свет исходил в основном от пляшущего в камине огня, а также люстры со свечами, висящей под потолком. В другом конце комнаты была лестница, уводящая на второй этаж гостевых покоев – не самых лучших, для Цукиёми Один планировал выделить место более роскошное, но для переговоров в самый раз. Да и в такой интимной обстановке было легче понаблюдать за красотой заморского гостя – в голове уже шумел винный туман, но не сильно. Пока что, по крайней мере.
[indent] – Ваш род очень красив, не сочтите за дерзость. Ещё вина? – с улыбкой предлагает Всеотец.

Похоже, безымянный демон, действительно, не нуждается ни в какой защите – и хоть Слуах в этом нисколько не сомневается, поскольку может чувствовать глубинную силу гостя этих земель, тем не менее, не может бездействовать, подталкиваемый нормами морали, с которыми рос в своём племени. Что ж, наверное, он тоже может хоть иногда веселиться, глядя на бессмысленные попытки этих остолопов отстоять свою честь в интеллектуальной парадигме – правда, тут эйнхерии войну, очевидно, заведомо проиграли. Сказанное старшим военачальником Цукиёми мудрая фраза хоть и отдаёт нафталином, однако, вызывает у воинов очевидный ступор – были ли это оскорбление или передразнивание, и если да, то в каком именно месте? Похоже, демон замечает это и озвучивает свою мысль, на что Слуах согласно усмехается, чувствуя на себе вопросительный, чуть сонный взгляд Хёда, внимательно включённого в происходящий разговор.
[indent] – Да уж, они не поймут главным образом потому, что понятия не имеют, что такое бамбук, – повысив голос так, чтобы воины тоже его слышали, добавляет юноша.
[indent] – А что такое бамбук? – спрашивает малыш Хёд, обращаясь сразу ко всем взрослым, которые могли его услышать – мальчик пока ещё никогда не покидал ни пределов Асгарда, ни Вальхаллы.
[indent] Однако последующие слова заставляют Слуаха стушеваться – обычно к его наготе здесь относились как к чему-то самим собой разумеющемуся, да и в его племени не принято слишком сильно закутывать себя в одежды, но то, что демон обращает на это внимание и называет его – ох, боги! – вкусным, заставляет Слуаха покраснеть в щеках. Слова застревают поперёк глотки, а эмоции колотят по сердцу – нужно возмутиться на эти слова или же позаигрывать в ответ? Но Слуах не умеет заигрывать, а возмущаться в данной ситуации не самое мудрое решение – застопорившийся разговор опять спасает Хёд, звонко засмеявшись на слова демона.
[indent] – Не-е-ет, господин, эйнхерии у нас на веточках не растут, как яблочки, извините! А наш Слуах такой только один, правда, Слуах? – прислонившись своей румяной щёчкой к не менее румяной смуглой скуле Слуаха, игриво кокетничает Хёд, на что юноша лишь смущённо поджимает губы.
[indent] – Кажется, ты многовато разговариваешь, – тихо пытается одёрнуть ребёнка Слуах, но, похоже, уже слишком поздно – колесо всеобщего веселья и интереса начало раскручиваться.
[indent] – Вот, может, и проверим в схватке, кто кому нанесёт первый удар, а?! – выкрикивает кто-то со стороны воинов и те взрываются дружным улюлюканьем. Слуах переводит свой взгляд на Бальдра, чуть покачивающего головой и почёсывающего бороду – ситуация постепенно выходит из-под чьего-либо контроля.

Этот древний демон, выглядящий не намного старше самого Слуаха, заставляет внутри всё трепетать от его мощи и что он выделил его среди остальных, рассмотрев его уникальность. Где-то глубоко внутри он даже принимает это за комплимент, хоть для незнакомца этот жест мимолётного внимания, наверняка, ничего не значит. Глядя на него, Слуах невольно вспоминает об Индехе – тот, наверняка, был старше даже самого Одина, как и королева Домну, и в нём всегда ощущалась похожая сила и уверенность в себе, а также тяга к абсолютной свободе; как для самого себя, так и для своего многострадального изуродованного народа. Слуах так и не находится, что ответить и каким образом вставить свои пять копеек – в конце концов, демон заигрывает именно с малышом Хёдом, и будь дитя постарше, хотя бы половозрелым юношей, то это можно было бы счесть за полноценный флирт. Но Хёд привык так общаться, близко и трепетно касаясь своих собеседников даже через слова – малыша ждёт великое будущее, если только его говнюк-отец ему не перекроет все дороги, как Бетморе, нацепив на него ошейник.
[indent] Похоже, заварушке быть – тот, кого демон назвал Кейташи-саном, обращается к рослому рыжебородому Бальдру, который задумчиво наматывал кончик своей огненно-рыжей косы на указательный палец, а его старшие и младшие братья так и подначивали его согласиться. В конце концов, что может быть веселее, чем дружеская перепалка, и что так не укрепляет дружеские узы, как взаимно пролитая кровь? Так или иначе, а после недолгих раздумий, Бальдр, поглядев на Кейташи-сана, наконец, тяжело кивает, на что его половина стола взрывается рыком и боевым улюлюканьем – эйнхерий Унферт, который и бросил вызов демону, был ульфхеднаром, более сообразительной, проворной и ловкой версией берсеркеров, чбим тотемным зверем был волк.  Слуах его недолюбливает, как и практически всех присутствующих воинов, но этот может заставить попотеть своей силой и изворотливостью. Высокий, сутулый, с широкими мясистыми плечами и большой грудной клеткой, но очень узкой, как будто запавшей от голода талией, после смерти на поле брани он, действительно, будто стал ещё больше похож на больного бешенством койота – неприятный тип.
[indent] – Если вы его зашибёте, я по этому поводу трубку выкурю, – тихо произносит Слуах и под общий гомон и засобирался вместе с малышом Хёдом к выходу. Ребёнок высовывает своё личико Слуаху через плечо, показывая его демону, и напоследок кричит:
[indent] – Заберёте меня с собой и покажете бамбук? – но ответа малыш не получает. Воины встали со своих мест и стройной толпой направились к выходу, чтобы там, в саду с золотыми высокими дубами посмотреть на драку.
[indent] Когда они выходят, Бетмора оказывается уже рядом. Они направляются к большому ритуальному кругу, ограждённому высокими и узкими, точно гнилые зубы, камнями с письменами. Если уж и проливаться чьей-то крови, то только здесь. Унферт сбрасывает со своих плеч свой кожаный перештопанный плащ, а после отбрасывает рубаху, оставаясь лишь в полосатых сине-белых галльских шароварах.