Кажется, зря он разрешил себе такие фривольности за чужим столом, но его персональное безумное желание поскорее сократить расстояние и дать все карты в руки, невзирая на какие-либо последствия, подначивают не просто выдавать запрашиваемую информацию, а сопровождать её выдачу своими звериными проявлениями. Отэктэй не понимает, что происходит – алкоголь никогда не влиял на него таким образом, чтобы он так быстро и безалаберно терял контроль, рискуя потерять едва-едва достигнутый прогресс в налаживании контакта с господином Айзава. Он часто моргает, будто пытается прийти в себя или удержаться от обморока, скашивает взгляд на свою пиалу, на маленький графин, и в воспалённом разуме возникает идея о яде – что мешало главе клана якудза его травануть, так и не сказав мальчишке, что кто-то собирался за ним заявиться из внезапно обнаруженных родственников? Но он принюхивается – очень чутко, терпко дрожа раздувшимися ноздрями, и отметает эту идею; не настолько ему плохо, чтобы списывать всё на действие какого-то яда без запаха и вкуса, что даже чуткий нос вендиго его не ощущает.
[indent] Потом пробует другую догадку – источником его вдруг ухудшившегося самочувствия, из-за которого он терял своё привычное терпение, которое и позволило ему настроиться на общую с господином Айзавой волну, оказывается вовсе не то, что было вовне, наоборот. То, что пульсировало невероятным магическим потенциалом внутри телесной оболочки Луны, то, до чего Отэктэй так заносчиво и опрометчиво коснулся, и чутьё откликается яростным согласием – так и есть, это всё из-за древней магии, которая сковывает чужую память и ярость. Наверное, это очень опасный манёвр, попытаться выпустить наружу то, что там было запечатано, но ведь, чёрт возьми, Солнце находится совсем рядом. Можно ли надеяться, что это сможет нивелировать вероятные негативные последствия?
[indent] – У него была маска. Сделана из черепа прежнего верховного правителя Ирландии, и корона, – неторопливо произносит Отэктэй, распаляя холод своего ледяного сердца, делая так, чтобы остудить самого себя и слегка протрезвить – ощущения, будто его окатили ведром колодезной воды и это, действительно, немного помогает.
[indent] – Дитя, росшее без отца, воспитанное тремя ведьмами в заброшенном бастионе, далеко на северных островах, – он шикает как от боли и жмурится – хочет сказать нужное имя, но язык вдруг заплетается. И всё же, Отто знает, что должен это сделать – ведь если не он, то никто; как будто в этом лежал ключ не только к благополучию Зу, но и Рю. Их с Отэктэем совместному благополучию.
[indent] – Безродный король-пикт… Имя его… – в голову точно вонзается раскалённая спица и Отто рыкает, но от своего не отступается, – Талорк.

***
Никто из богов не слышит его немые молитвы, хотя, пожалуй, тут его не спасло бы ничего. Зу оказывается между двух гиен совсем один – в голове в который раз отражаются мысли Айзава-сана о том, что, может, мальчик сможет стать членом их большой семьи, но его, такое чувство, как будто специально пытаются вытеснить или сделать всё, чтобы он поскорее свалил сам. Бесконечные подколки и попытки уязвить со стороны Рю уже порядком надоели – тем более, что все они ожидаемо так и вертелись вокруг темы его нестоячего члена. Когда они стоят лицом к лицу, Зу выдерживает своё моральное достоинство, порой даже удачно переигрывает Рю, указывая на его уровень интеллекта, зависшего на уровне класса беспозвоночных моллюсков, у которых кроме жратвы и ебли в их слизких очертаниях извилин ничего и нет, но потом, наедине с собой он опрокидывается в бездонную яму отчаяния. Только поэтому Айзава-сан выбирает его? Просто потому, что с ним можно трахаться, а совать в Зу всё равно, что в ведро с песком?
[indent] Отвратительные и недостойные мысли. После таких психозов в полном одиночестве он пытался неизменно забыться сном и звал Минору, чтобы снова свернуться жалким комком безысходности у него на груди и слёзно просить отправить его в глубокий сон без сновидений. После таких припадков он не хочет смотреть ни на кого, кому не повезло попасться под горячую руку его подростковой ревности и он запирается в своей комнате, отвлекая себя музицированием, письмом, бесконечным чтением и изучением языков – что угодно, лишь бы не думать о том, что жрёт его изнутри. Но вот именно сейчас, в этом тёмном коридоре по дороге на эту аудиенцию, тогда, когда Зу был настолько не в настроении, насколько это возможно, он вновь проваливается.
[indent] – Однажды твои куриные мозги поймут, что ебаться напропалую – это не вся жизнь, но к тому моменту вселенную поглотит сингулярность. А ты вообще завались, подпёздывало бесхребетное, – раздав обоим сиплые, полные усталой и холодной ярости словесные тумаки, Зу вырывается вперёд, широким быстрым шагом направляясь вперёд по коридору – лишь бы больше ничего не сказали, лишь бы этот блядский перформанс разговорного жанра не продолжился. Мальчишка идёт на Айзава-сана, на ощущение его присутствия, и на ощущение присутствия чужака, и когда он практически срывается на бег, он вдруг достигает своей цели, но останавливается, будто его дёрнули за ошейник.
[indent] В воздухе парило имя. Не единожды уже сказанное имя, которое Зу всякий раз забывал, и отчего-то оно парализует и не позволяет посмотреть ни на кого более, кроме как на Айзава-сана. Даже присутствие в этой комнате ещё одного демона почему-то совсем не волнует.

Только когда они снова встречаются взглядами, Отто осознаёт весь масштаб последствий, какие вот-вот взорвутся под тягой цепной реакции, и вот теперь-то он ощущает его, такой настоящий и густой, терпкий, плотный – страх. Кровавая луна в обрамлении чёрных облаков кровоточит непролитыми слезами – чужое горе становится настолько вещественным, что ледяное сердце вендиго сжимается в комок, вторя этому дикому, выворачивающему наизнанку чувству; ведь он знает, что это такое, в одночасье потерять всё, что было так дорого. Его настолько парализует разворачивающаяся перед ним картина, которой ещё несколько секунд назад он даже не мог предсказать, что не чувствует, как и из его собственных глаз, ушей и носа потекли смолистые чёрные дорожки его осквернённой демонической крови – но последний, о ком Отэктэй сейчас думает, так это о себе.
[indent] Сказанное имя трещит, раскалывается на слога, как трещат осаждаемые каменные стены – голос, который повторяет это имя раз за разом, точно мантру, распадается на тысячи оттенков и полутонов, и от этого звука можно было сойти с ума. Может, Отто бы и поплатился собственным рассудком, может, он был бы и вовсе уничтожен за своё вероломство и наглое вторжение в чужие магические законы – в конце концов, он-то кто такой, чтобы переписывать божественные замыслы? – но он всё ещё здесь, всё ещё жив, всё ещё в шокированном безмолвии наблюдает за тем, как белоснежная плоть вдруг пламенеет, становясь чернее самой ночи, и только на глубинных морально-волевых качествах он, наконец, может отвести взгляд на появившуюся в зале третью фигуру.
[indent] – Зу… – коротко хрипит Отэктэй, пытаясь его вывести из оцепенения, но мальчик, очевидно, его не слышит. Всё его внимание безраздельно приковано к фигуре, тёмной настолько, что она теряла свои чёткие очертания, превращаясь в поглощающую свет вырезанную дыру в пространстве – лишь перевёрнутый алый месяц сиял путеводным маячком. Отэктэй был готов увидеть в мальчишеском взгляде что угодно – ужас, безумие, или пустоту помутнения психики, не способной выдержать такого кошмара – однако, с удивлением обнаруживает там бесконечное тепло; и видит, как потустороннее золото радужки вдруг поглощается синим сапфировым морем. Такие глаза были у младшего брата его спасителя, такой взор носил сам океан, такие глаза были у его короля – и только такие глаза могут бесстрашно встретить алый взгляд воплощённого отчаяния. И это вдруг придаёт сил.
[indent] – Рю, уходи! – кричит Отто, едва видит, как из проёма коридора следом за Кзучилбарой появляется тонкая высокая фигура, но он делает это слишком поздно, а потому результата это не приносит никакого. Рю кричит его имя и Отэктэй вдруг коротко воет, когда видит, как один из четырёх теневых хвостов стрелой проткнул насквозь светлый силуэт – полную противоположность этой необъятной вибрирующей тьмы, которая ещё совсем недавно был главой клана Куроки.
[indent] Мальчик, которого Рю до этого оттолкнул в сторону, как подкошеный валится на пол – хотя Отто чувствовал в этом некий лихорадочный гипноз – а после ещё один хвост, на лету превращаясь в чёрное блестящее копьё, устремляется сквозь стену, чтобы вырвать из коридора ещё одного телохранителя, точно крота из его норы. Запах любимой крови дурманит сознание – инстинкты вопят о том, что надо сорваться с места, перекусить этот хвост, любыми силами и уловками вырвать Рю из чужих лап, но сознание трезвеет, когда они сталкиваются взглядами. Тепло и нежность, подаренные Отто сквозь этот взгляд, переключают внутренние рычаги, и сознание вдруг проясняется – решив, что не время буйствовать, тем более, что против бога даже древний вендиго всё равно, что блоха против слона, Отэктэй направляет всё своё внимание на мальчика.
[indent] Отто совсем не похож на себя. Вендиго заволакивает чувство, уже испытанное дважды – невероятный ужас, что вот-вот он опять потеряет то, что ему так дорого, и он совершенно бессилен хоть что-то с этим сделать. Два пойманных в тиски демона вдруг летят, с силой отброшенные в разные стороны, и Отто, наконец, понимает, что надо делать и как именно он способен повлиять.
[indent] – Мой государь! – кричит Отто, видя, как Зу уже сел на колени и всё смотрит и смотрит на чёрную воплощённую ярость обратной стороны Луны, точно наслаждается неким произведением искусства или россыпью звёзд на ночном небе. Бескрайняя любовь и обожание запечатлелись на его бледном лице, и лишь когда Отто окликает его, мужчина в теле мальчика оглядывается на него.
[indent] – Слуах? Это ты?
[indent] – Да! – радостно вопит Отэктэй, чувствуя, как слёзы подступают к его полностью почерневшим глазам, – дайте ему, что он так любил… Вы ведь помните?
[indent] На лице Тёмного Солнца появляется мягкая, почти снисходительная улыбка – конечно же, он помнит. Но в момент, когда Зу, снова ставший Талорком, задирает рукав своего свитера к локтю, чтобы прокусить своё запястье и пустить на волю кровь, Отэктэй оборачивается туда, куда был отброшен Рю. Он упускает мгновения того, что происходит дальше, а когда вновь глядит на воссоединившихся Солнце и Луну, то замечает протянутое кровоточащее запястье, подставленное, точно некая сакральная жертва.
[indent] – Я здесь… Вот, покушай, ты же любишь это, правда? Будь со мной, возвращайся… Вернись ко мне… – даже со своего места Отэктэй слышит, как изменился и огрубел голос мальчишки – он мягким бархатным покрывалом нежит и обволакивает, вот только вся его нежность адресована чёрной тени. Хочется сорваться к Рю уже сейчас, но Отто заставляет себя выждать, чтобы своими телодвижениями не спровоцировать Луну на новую атаку.
[indent] – Не трогай их, они же наша семья… – в чужом голове нет укора, лишь бесконечная любовь, посвящённая только одному демону – и Отто с замиранием сердца наблюдает, к чему же это всё приведёт…
[indent] Ну и кашу же он заварил.

Отредактировано Torkel Kittelsen (06.02.2023 19:12:47)

Чёрное вязкое тело, склонившись над сидевшим на пятках Зу, вдруг рассекается алыми росчерками, змеями утекавшими вниз. Отто задерживает дыхание, глядя на эту картину – великую, но при этом совершенно кошмарную, будто вылезшую из самых страшных тёмных снов – и не знает, что ему сделать и может ли он что-то сделать теперь. Зависит ли от него хоть что-нибудь в ситуации, которую он вывел в такую безумную кульминацию, о которой едва ли подозревал и опасность которой совершенно не рассчитал – самая, пожалуй, глупая и опрометчивая ошибка из всех им допущенных за его долгую жизнь. Он чувствует себя как в тот день, когда среди покосившихся типи стоянки его семьи видел лишь раскиданные обезглавленные тела с выпотрошенными грудными клетками – потерянным мальчишком, юным колдуном, которому только предстояло занять статус вождя его племени и принять на своё чело тяжёлый war bonnet, сотканный из множества осколков чёрного вулканического стекла. Но тогда его вдруг спас Индех, тогда появился тот, кто взял его за руку и силком вынул из болота, в котором он оказался, а теперь… Теперь помощи ждать неоткуда. Отэктэй настолько скован параличом внезапной инфантильности, что не сразу замечает подошедшего к нему со спины юношу, по виду едва переступившего порог детства. Он чувствует, что это не враг, как чувствует и то, что тот безумно переживает, а потому вдруг обращается к нему с тихим вопросом:
[indent] – Они справятся?..
[indent] Как будто этот парнишка знал ответ… Но Отэктэю хотелось хоть какой-нибудь известности и почвы под ногами, даже если это будет лишь вялая попытка приободрить выдумкой, взятой с потолка. Мужчина смотрит на Рю, частично погребённого под обломками погрома и не понимает, где заканчивается его кровь и где начинается рваный край шёлковой ткани. В грудине больно сжимается и он хочет подойти ближе, шепнуть какую-нибудь ласковую глупость на ухо, пообещав, что всё будет в порядке – “только не покидай меня” – и даже делает оборот, чтобы подползти к своему юному демону, едва цеплявшемуся за остатки стремительно ускользающего сознания, но вновь замирает, когда чувствует особую, ни на что не похожую вибрацию… Что это?
[indent] Когда он оглядывается, до видит лишь последнюю долю мгновения до того, как сухощавое фосфорно-бледное тело Зу, увитое поперёк корпуса теневым хвостом, точно древнее здание – диким серебристым плющом – исчезает в непроницаемом коконе чужой мощнейшей энергии. И, может, в любой другой ситуации Отто рванулся бы в их сторону, но он прекрасно отдаёт себе отчёт, насколько это бесполезно и насколько от него сейчас ничего не зависит – всё зависит исключительно от того, как поведут друг с другом себя два небесных светила. И Отэктэй, осознав, что оцепенение как будто бы с него спало – хотя, похоже, что это тупое бессилие разбило скорлупу его бездействия – подползает к Рю, раскидывая в стороны со своего пути обломки и щепы.
[indent] – Я здесь, Рю… Я здесь, – хочется добавить, что всё хорошо, но Отто не находит в себе сил на эту ложь – он лишь укладывает голову юного демона себе на колени, оглаживая его щёки и пытаясь заглянуть в глаза, – ничего, что я зову вас таким именем? Оно очень красивое, как и вы, – улыбается он, с нотой отчаяния усмехаясь. И всё же, ничего не потеряно, пока они вместе и пока они живы – даже если сложившиеся обстоятельства обернутся коллапсом и крахом всего, Отто найдёт способ, чтобы вытащить Рю и сберечь его, чего бы ему это ни стоило.
***

И совсем не страшно. Более того, когда его за пояс обвивает мягкая, шерстяная и при этом парадоксально клубящаяся тьма, он думает, что был рождён именно ради этого. Что прожил свою идиотскую смертную жизнь в бедности и унижении ради этого, и что готов прожить ещё столько же – ради этого. Он бесстрашно разводит руки в стороны, будто желая принять в свои объятия и любовно улыбаясь в ответ этому оскалу, который кому-нибудь другому наверняка снился бы в самых мрачных комшарах. Он же думает, что это самая красивая улыбка, самая искренняя и желанная – самая любимая, заставлявшая сердце биться чаще… Биться? Этот замерший навеки кусок серой мышцы? Впрочем, думать сейчас хочется совсем не об этом – хочется нырнуть с головой в плещущуюся тьму, дать укутать себя, позволить обнять и даже поглотить, если захочется, ведь его дар в виде крови не принимают, вместо этого забирая себе всё его юное проклятое тело.
[indent] Такое тонкое, всё ещё не до конца оформившееся, хотя дай ему ещё хотя бы лет пять, и он превратился бы в красивого статного мужчину, каким запомнил его Луна. Но это ничего – он знает, что любая оболочка, в какой он ни родится, будет любима и желанна, и потому совсем не стесняется, более того, рад этому, когда одежда на его теле растворяется, как кусочек рафинада в кипятке, и он может ощущать ничем не скованной кожей шерстяную мягкость этой тьмы. Солнце чувствует, как когтистые лапы обнимают его, прижимают к груди, как прохладный нос касается кончиком шеи, поднимая табун сладостных мурашек, и коротко счастливо смеётся от лёгкой игривой щекотки. Может, ему стоит бояться и ужасаться, но он, наконец, по-настоящему счастлив – он опьянён чужими чувствами, он впитывает своим телом, точно губкой, мощную энергию, ощущая, как она разливается по жилам, как запускаются все системы в мёртвом проклятом теле, как сбивается, наконец, ожившее дыхание.
[indent] – Я люблю тебя… – тихо произносит Солнце, обвивая ногами чужую талию, подбираясь всё ближе и плотнее, чтобы сполна ощутить бархат этой великолепной желанной кожи. Обнимает за плечи, склоняясь к чужому лицу, по которому струились кровавые слёзы, и находит своими губами чужие губы, улыбавшиеся ему. Целует медленно и ласково, бесстрашно позволяя себя даже съесть, если возлюбленному вдруг этого захочется, чувствуя, как ему становится отчаянно жарко. Как сжимаются предвкушающими спазмами мышцы, как устремляется чужая сила вниз, к низу плоского поджавшегося живота, и от нетерпения он прижимается ещё плотнее, почти до боли и треска в собственных рёбрах.
[indent] – Люблю… Ах… Тебя… – разрывает поцелуй лишь ради этих слов, чтобы снова прильнуть губами, совершенно забывая обо всём мире, который был за пределами этой тьмы. Ему, наконец, хорошо и спокойно, он счастлив, и он хочет, чтобы его истерзанная, израненная и уставшая любовь была счастлива тоже.

Его счастье кричит, прорываясь сквозь смягчающуюся телесную оболочку, точно размоченный в воде кусок глины. Кожа податливо сминается под чужими когтистыми пальцами, и он утопает в этом великолепном сладком чувстве принадлежности тому единственному, кого он считал достойным – самым лучшим, единственным таким в своём роде. Только светило может полюбить другое светило – так отчаянно, так страстно, что хочется свернуть к чёрту земную твердь, уничтожить глупые законы астрофизики, ввергнуть в хаос всё живое, но быть рядом – со своей Луной, лицезрея с видом религиозного фанатика в божественном экстазе как её светлую сторону, так и тёмную. Солнце любит свою Луну любой – и даже сейчас облик, которому положено ввергать в ужас, лишь распаляет ещё крепче, воскрешая давно похороненные заживо дикие тайные желания.
[indent] Так хорошо, что он не чувствует, когда вместе с ним опускаются на колени. Так волшебно и наполненно он себя не чувствовал невообразимо давно – что даже боль от вонзившихся в сердце с обратной стороны грудной клетке когтей вызывает лишь возбуждённю дрожь предвкушения. Наконец-то, не нужно больше тоскливо смотреть на прохладный серебристый диск, как сумасшедший прося ответить того, кто не должен был с ним говорить – но прямо здесь и сейчас все мечты исполняются, все страсти наполняются смыслом, все чувства вскипают и пенятся, пока его целуют, ещё и ещё, вступая в напористое изголодавшееся соитие с его ртом. И ему нравится – вершиной удовольствия для него быть испробованным Луной, искушенным, залюбленным почти до самой смерти; что такое счастье, если не быть в таком невероятном трепетном сплетении с кем-то, кто чувствует тебя лучше, чем ты сам? Для Тёмного Солнца таких удовольствий, которые могли бы перекрыть тот восторг, что дарит ему сейчас его настрадавшаяся голодная Луна.
[indent] Солнце громко протяжно стонет, закусив губу, когда его целуют зубами в шею. Выгибается дугой навстречу, подставляясь и немо предлагая себя – возьми всего, любой понравившийся кусочек, ешь меня, ласкай меня, люби меня, ведь я так долго этого ждал. Его так долго никто не целовал столь красиво и так по-настоящему, высасывая из него скверну, очищая, делая совершенным первозданным существом – истинным, познающим невероятное чудо сотворения жизни. И прямо сейчас Луна возрождает его заново, притягивая ближе, пока по жилам вместо подгнившей крови начинает циркулировать сияющий лунный яд – возбуждение в паху отзывается болью желанной, необходимой разрядки, сердце стучит, как конный галоп, а каждый участок кожи, который не объят Луной – мёрзнет. И когда он чувствует скользнувшее между ягодиц чужое крупное и такое горячее возбуждение, Солнце не сдерживается и не пытается даже слегка замедлиться – разводит колени шире, насаживаясь, пропуская в себя, вдруг тонко и тихо застонав; но это только начало.
[indent] Боли не существует, пока он опускается ниже – трещины зарастут, а эти воспоминания останутся с ним. И он будет требовать каждую ночь, чтобы снова, чтобы сильнее, чаще, чтобы эти чувства и эта страсть, наконец, снова сделали его живым. Чтобы видеть алые радужки, провожавшие его в личные покои сна, чтобы дарить размеренную морскую синеву своих глаз в ответ, засыпая под одним одеялом. Ещё один натужный толчок, ещё, глубже…
[indent] – Ах-х-х да!.. – дробно и громко выдыхает Солнце, счастливо и пьяно улыбаясь, обнимая своего возлюбленного за шею.

***
Дело выглядело категорической дрянью. Отто понятия не имел, что происходит в этом теневом коконе, который вдруг опустился на пол – энергия, источаемая этим сгустком тьмы, поглотившим пробудившегося Талорка, не позволяет как следует прочувствовать, что же происходит внутри и в каком состоянии находятся оба, и потому он оставляет попытки, обратив всё своё внимание к ускользающему из его рук Рю. Отчего же так много крови и почему его раны не затягиваются?!
[indent] – Вы говорите так, будто мы прощаемся, – невесело усмехнувшись, горько и тихо говорит Отэктэй, беря демона за тонкое запястье и поднося его руку к губам, чтобы поцеловать костяшки. Хотел бы он так их целовать день ото дня, каждое утро и каждый вечер, который перетекал бы в страстную длинную ночь, наполненную такими же откровениями, какие повисли между ними сейчас. Вот только Отто не готов прощаться – они ещё так много вместе не сделали, даже толком близко не познакомились, не сходили на обещанное второе свидание, не нырнули в этот омут сладкой юношеской любовной лихорадки. Нет, он не допустит, чтобы с Рю что-нибудь случилось, но что именно сделать – не знает, в конце концов, Отто слишком давно на своём долгом веку сталкивался с такой невероятной концентрированной силой, но последствий от ранения ею даже в теории не знал.
[indent] – Сейчас, подождите, я помогу, – уложив ослабшую руку Рю ему на живот, Отто закатывает рукав своей водолазки, чтобы как будто привычным жестом вгрызться в собственное предплечье и вырвать небольшой кусочек мышцы вместе с кожей. Пальцы дрогнули, чёрная кровь полилась вниз, смешиваясь с чужой алой, и Отто подносит собственную плоть к чужим губам, с мрачным, почти неощутимым весельем отмечая, что кусочек получился похожим на сашими.
[indent] – Поешьте, должно помочь… Рано нам ещё с вами прощаться, мой милый Рю, – тихо говорит Отто, неотрывно глядя на фарфоровое лицо юного прекрасного демона, но всё же, коротко выдохнув, поднимает глаза на подошедшего мальчика.
[indent] – Я могу что-нибудь сделать? – и речь идёт не только о Рю, но и вообще обо всей заварушке, которую он устроил.

Восторг топит его – и если физическая оболочка его Тёмной Луны раскалывается из-за столетиями сдерживаемой необузданной ярости, то новое выносливое тело Тёмного Солнца могло бы сломаться от этого восторга; но не ломается. Даже, если Луна стиснет его бёдра так крепко, что сломает тазовые кости – они соединятся, как кусочки полярных магнитов. Даже если оторвёт ему конечность, она восстановится, если приложить её обратно. Это тело не умрёт и не пресытится ни одним из удовольствий, какое ему может предложить Луна, потому что внутри него чёрная необъятная дыра – настолько глубокая, что кинь туда камень и никогда не услышишь эха удара. Он пуст, он бесконечно одинок и холоден, и он высасывает чужую разъярённую любовь, поглощает, беспощадно впитывает, приложив ладони к раскалывающейся бархатно-меховой чёрной оболочке. Алое сияние впитывается кончиками прозрачных белых пальцев, адсорбируется, чтобы наполнить вены, но этот свет едва ли продвигается выше пары дюймов – Солнце питается этой любовью, питается этой ненавистью, питается ревностью, которая сладко скребёт по самолюбию; как же это великолепно и непередаваемо, быть настолько любимым таким невероятным мужчиной, демоном, богом.
[indent] Член долбит его, наполняет пульсацией – смертному телу было бы больно, любой другой уже давно бы взмолился и потерял бы сознание от болевого шока и ужаса, но Солнце бесстрашен и ненасытен. Он широко улыбается, глядя в сияющие алые глаза, слушая чужие вибрирующие речи в своей голове и крупные слёзы счастья наполняют его глаза – очередной плотоядный поцелуй, с которым Солнце лишается части своей губы, но он даже не замечает этого, так и продолжая улыбаться до немоты в щеках, до набата сердца в ушах, которое не остановится, пока Луна его любит – во всех смыслах. И хоть они не виделись чёрт знает сколько, хоть они в безумии своём брали друг от друга всё, что они могли предложить, Солнце чувствует, что разрядка его настигнет не скоро – ему всё ещё слишком мало.
[indent] Губы его почти восстанавливаются, сверкая серебристым откушенным краем, когда Луна вдруг резко разворачивает его на оси своего роскошного крупного члена и роняет грудью на пол – дыхание сбивается, а Солнце смеётся, точно смешал алкоголь и героин и влил всё это в себя лошадиной дозой залпом. Он вспоминает, как истошно визжал этот ублюдок, попав под солнечные лучи – точно скотина, которой не с первого раза вышибли мозги на бойне. Мерзкий жалкий говнюк, сошедший с ума – Солнце так счастлив сейчас от единения с Луной, что ему практически жаль этого неудачника, который так и не смог найти себе того, кого мог бы полюбить сильнее Талорка; что же, значит, он заслужил окончательную и бесповоротную смерть.
[indent] – Ты бы видел его жалкое лицо, Любовь Моя, когда я вывалил его вонючие никем не траханные кишки из его брюха! – точно безумный, хохочет он, приподнимаясь на локтях и выгибаясь в спине, подставляя свой зад под оголтелый и такой долгожданный трах.
[indent] – Я не переставал думать о моей Луне… Только ты… Всегда ты, хоть я и не помнил тебя… Хоть на твоём месте и было… Ах! Так… Пусто!.. – и он, надо признать, до сих пор пустой – чужая яростная сила вливается в него вместе со смазкой, но исчезает в широко распахнутом зеве наложенного на него проклятья, от которого не спасло даже перерождение. Солнце с силой отталкивается руками от пола, принимая вертикальное положение и успевая завести их вверх за себя и схватиться пальцами за затылок Луны, удерживая такое положение, чувствуя своим хребтом, как тяжело бьётся любимое сердце.
[indent] – Не хочу расставаться с тобой больше ни секунды… Мой… Мой, никому не дам! – его сбивчивая речь смешивается со стонами, и, когда Солнце поворачивает голову, утыкаясь носом в сильную крепкую шею, он впивается в неё удлиннившимися клыками, но высасывая не кровь, а чужую жгучую силу, которая на вкус как сама лава. Они не собираются останавливаться, более того, Солнце боится хотя бы мизерной заминки, ведь если она случится, то он снова рискует остыть – а он хочет быть самым горячим и живым для своей невероятной Луны. Всегда.

***
Брови надламываются сами собой в выражении проступающего, точно кровавое пятно на кимоно, страха, но Отэктэй старательно держит себя в руках. Напряжение растёт – кажется, что вся комната наполнена тяжёлым духом, как в кузне при раздутых на полную катушку мехах, и всё это не предвещает ничего хорошего – более того, у Отто появляется чувство, что вот-вот всё закончится одной яркой вспышкой, после которой не будет ни боли, ни страха. Но вот доля мгновения, и воздух разряжается, точно озоновый фон после грозы – тяжесть хоть и не уходит, но она будто стелется, оседает на пол негативным шлейфом, чтобы вскоре быть утянутой сквозняком сквозь едва заметные щёлочки в домовых перекрытиях. Отто вдыхает полной грудью и на несколько секунд прикрывает глаза, позволяя себе совсем короткую передышку, не выпуская ослабевающее тело Рю из своих объятий. На чёрной одежды крови почти не видно, но скоро её станет столько, что даже шерстяная впитывающая ткань будет блестеть. Кусочек плоти, проглоченный Рю, как будто немного замедляет кровопотерю и позволяет восполнить крупицы сил, но не остановить кровотечение полностью. Что же такое было в том оружии, в которое обратился теневой смертоносный хвост Рюги?
[indent] Краем глаза мужчина улавливает движение. С едва ощутимым удивлением наблюдает за тем, как дух в теле юного красивого парнишки, немного похожего на господина Айзава, управляет щупальцами, как будто пытаясь проверить бдительность и реакцию чёрного кокона, в который были закутаны сейчас любовники, отгородившиеся от всего мира. Похоже, что там происходило, не знал и этот мальчик, а потому Отто только и остаётся, что согласиться помочь – действительно, лучшее, что они сейчас могут сделать, так это попытаться спасти Рю.
[indent] “Только не умирай, пожалуйста…” – так по-детски и наивно мысленно просит Отто, пока они добирались до комнаты его возлюбленного демона. Как будто эти просьбы могли хоть что-то изменить и хоть как-то повлиять на неуклонно утекающую из фарфорового тела кровь – ею пахнет как будто повсюду, но отчего-то она не вызывает у Отэктэя аппетита, лишь отчаяние. Он не хотел, чтобы этот день закончился вот так, он планировал что угодно, но только не эту безумную катастрофу – хотя, катастрофы, пожалуй, никогда нельзя запланировать.
[indent] – Да, Минору, вы правы, – мягко улыбается он в ответ на такие открытые, но такие правдивые слова о любви. Должно быть, не стоило спешить с выводами, но отчего-то Отто не терпит именно сейчас полумер в отношении Рю – он заслуживает быть любимым, заслуживает долгой красивой жизни в тёплых руках, готовых обогреть и успокоить, когда демону это только ни понадобится. Отто присаживается рядом на край кровати, вновь сосредотачивая всё своё внимание на теле, из которого вместе с кровью утекает жизнь – надеется услышать лёгкое решение, или, может, не такое лёгкое, но хоть какое-то, однако, из слов Минору понимает, что выхода из этой ситуации нет и даже его особенная кровь не поможет. Разве что…
[indent] Короткая словесная перепалка на последнем издыхании между Минору и Рю расставляет всё по своим местам. Так вот, в чём крылась сущность той дистанции, которую так старательно и агрессивно выдерживал между ним и собой демон-вампир. Вот оно, что сделало его таким отрешённым, на грани эротического безумия, когда они вместе провожали взгляд Луны за облака на ночном побережье океана. Отэктэй прикрывает глаза, слыша, что мальчик говорит ему – он даже не пытался закрыть свой разум, только не сейчас, когда смысла в этом никакого не было. Если он потеряет Рю, кажется, вообще всё потеряет свой смысл и краски, и потому Отто, внимательно послушав всё, что мысленно рассказал ему Минору, провожает мальчика взглядом, а после смотрит на пребывающего в крайне плачевном и отчаянном Рю. И решение даётся ему легко.
[indent] – Не бойтесь ничего… Вы не стали мне противны, нисколько… В моих глазах вы всё также прекрасны и я всё также хочу посвятить свою жизнь и своё тело вам…
[indent] Отэктэй забирается на кровать, вынимая из косы воронье перо и орхидею, откладывая их на другой край кровати, куда скоро могло добраться алое кровавое пятно. Он стягивает водолазку и отбрасывает её на пол, после чего склоняется надёжной плотной тенью над Рю, заглядывая в его заплывающие беспамятством глаза.
[indent] – Только пожалуйста, не ешьте сердце… Это убьёт вас, – тихо шепчет напоследок в самые губы Отто, а после припадает к ним в глубоком чувственном поцелуе, крепко зажмурив глаза.

В оголтелом вихре их любви вновь мечется выброшенной на песок акулой отчаяние. Над ухом гремит клацанье звериной пасти, которая вполне могла бы пережевать половину черепа со всем его плавящимся содержимым, как бульдозерные гусеницы арбузную корку – этот треск так и отражается в голове эхом, пока в рот Талорка льётся кровавая магма чужой разъярённой души, и он даже не понимает, в какой момент это эхо перетекает в грохот собственных сломанных позвонков. Хочется вновь безумно расхохотаться как от щекотки или острого помешательства, но в глотке странно щёлкает и с губ не срывается ничего, кроме надломленного хрипа – но Солнцу хорошо, невзирая ни на что. Его тело, не спешащее насыщаться той неисчерпаемой энергией, которую ему дарит обратная сторона Луны, не чувствует боли, лишь зудящее похотливое желание, алчущую жадность, детскую требовательность, не терпящую никаких компромиссов – или всё, или ничего. И потому лёгкая тоска разливается в грудине, когда в их вспененную безумную любовную лихорадку вплетается чужая, так и не нашедшая своего выхода тоска.
[indent] “Оставайся со мной, любовь моя… Будь моим, не дай этой твари сожрать тебя…” – Талорк старательно передаёт свои мысли, полные парадоксальной тёплой нежности своей Луне, невзирая на контраст между его мыслями и тем неукротимым ритмом, какой они оба задали друг другу и на который с таким рвением и готовностью сорвались, как наркоманы после многолетней завязки. Ведь это ничто иное, как настоящая, возведённая в абсолют одержимость – как они вообще могут жить друг без друга?
[indent] Лапа так и стискивает шею, но бессмертное нетленное тело мальчишки идёт против привычных законов, сквозь чужую силу восстанавливаясь, сращиваясь в считанные секунды, и Солнце как будто снова обретает голос, но ничего не говорит. Мокрый чёрный язык выписывает любовные иероглифы на его шее, и дешифровать их сможет только Талорк, как когда-то смог дешифровать древнюю магию, витавшую в самом воздухе Оркнейских островов и призвать серебристый дух своего ненаглядного Лунного Лиса. Через силу опускает подбородок, так и не закрывая кровоточащего рта, в котором лавовая влага его возлюбленного смешивается с его собственной, чёрной и, наконец, кипучей, чтобы высунуть и свой язык, ловя им чужой, извивающийся лисий, и размашисто по-звериному мазнуть им по бугрящейся сочащейся поверхности. Внутренности коротко вспыхивают огнём – Ринья изливается глубоко в него и Солнце мысленно стонет, чувствуя, как голодный организм впитывает в себя это живительное жгучее семя, не оставляя возможности ни одной капле вытечь обратно. Он заберёт всё – все печали, всю ярость, всю тоску от невыразимого одиночества, чтобы потом залатать их собой.
[indent] Низ живота напрягается, но Талорк даже не замечает, как изливается тугой белой струйкой в кокон ожившей тьмы. Возбуждение никуда не девается, как и пресловутая пустота внутри, и он знает, что им понадобится много, по-настоящему много времени, чтобы удовлетворить друг друга и хотя бы немного приблизиться к долгожданной свободе – только теперь в объятиях друг друга.

***
Мягкость чужих губ дополняется слабыми попытками обнять и прижать к себе – Отэктэй чувствует, как под волосами едва ощутимо царапнули демонические когти, а обломанные зубы чуть сдирают кожу с губ, на которой проступают скромные бисеринки чёрной крови. Алый цветок и перо вот-вот утонут в подбирающемся к ним кровавом пятне, да и сам Отто практически хочет от отчаяния утонуть, захлебнуться в этом океане, лишь бы избавиться от этого ужаса и беспомощности – ведь ещё несколько мгновений их сладкого первого поцелуя и вот, он обрывается, не давая даже мизерной надежды на продолжение; когда Отто приподнимается над Рю, чтобы заглянуть ему в глаза, тот уже не смотрит на него, не улыбается, не румянится трепетным смущением, ничего. Только мертвенная бледность и хрусталь сорвавшейся с уголка большого красивого глаза слезы.
[indent] – Нет-нет-нет, Рю!.. – громко просипел Отэктэй, в панике забегав взглядом по комнате в поисках хоть каких-то подсказок, хоть какой-то помощи, но ждать её было неоткуда. Он лихорадочно перебирает все вложенные в его голову мальчиком мысли – Минору сказал, что Сакура питается плотью своих любовников, сжирая их живьём сразу после секса. Возбудиться при таких обстоятельствах виделось задачей проблемной, к тому же, и сам Рю потерял много крови и рисковал вновь впасть в глубокую летаргию, и потому мужчина решает поменять порядок действий – прежде, чем заняться любовью, необходимо хотя бы ненадолго снова привести Рю в сознание, пробудить его демоническую живучую сущность, которая, кажется, в последнем выпаде жажды жизни и оцарапала мужчине губу и кожу у основания черепа.
[indent] – Сейчас, потерпите… – присаживаясь на пятки, Отто выпускает из своих пальцев иглы когтей и проводит по собственной груди, глубоко и резко, отчего по комнате эхом разносится металлический скрежет по костям рёбер. Выкорчёвывает кусок своей плоти, будто вырезал середину из праздничного торта, и торопливо пихает себе в рот, чтобы тщательно перемолоть в своих иглообразных зубах хищника, стараясь сдерживать свою слюну, а после, склонившись снова над лицом Рю и мягко надавив на челюстной сустав, приоткрыть ему рот и протолкнуть размячённую грудную мышцу внутрь. Плоть на груди тут же стала восстанавливаться, а из сочащейся кровавой глубины как будто на мгновение засиял холодный свет ледяного сердца – вместе со своим телом Отто отдавал свою силу. Так было принято у них в племени.
[indent] – Потихоньку, глотайте… Я дам вам ещё… Рю, пожалуйста, – просит он, приподнимая его за затылок над подушкой и придерживая голову возлюбленного так, чтобы тот смог беспрепятственно проглотить кусок мяса и не подавиться.
[indent] – Держитесь, пожалуйста… Ведь Минору прав, знаете? – он улыбается, отчаянно усмехаясь в попытке удержать свои мрачные эмоции в узде – чужое сердце всё ещё билось, хоть и с очевидным усилием, а это значит, стоит бороться дальше.
[indent] – Я вас люблю, Рю, – шепчет он на грани слуха на ухо Рю, обдавая жгучим дыханием – вкладывая всё то невероятное чувство, какое смог пробудить в старом вендиго один-единственный прекрасный демон.

Похоже, кусок пережёванного мяса проваливается вниз по чужому пищеводу, и Отто укладывает затылок Рю в своей руке надёжнее, решив, что продолжит кормить его, точно птенца, пока тот не очнётся. Или пока на теле Отэктэя не останется мяса, что наименее вероятно – сердце его постепенно разгонялось, выходя на, действительно, активный бег, а не то разжиревшее медленное биение, которое никак не могло ускориться. Ни одно земное и адское удовольствие не приносило должного эффекта, мурашки не бежали по хребту, глаза не закатывались от предвкушения экстаза, словом, ничего из того, что ему смог подарить Рю, когда пришёл на порог его мрачной прогорклой операционной, пропахшей гнилой кровью жителей трущоб и контрафактных лекарств.
[indent] Коготь вновь скрипит по железу костей, отсекая ещё кусок от почти зажившей раны – тот снова оказывается у Отто во рту, снова пережёвывается и таким же нежным аккуратным образом вкладывается между аккуратных губ со смазанной помадой, которая, наверняка, частично оказалась и у самого Отэктэя на губах. Хотя, наверное, сложно будет отличить пигмент помады от его природного цвета крови – в голове мелькает наивная лёгкая мысль, будто бы Рю специально подобрал этот цвет под оттенок его, Отто, крови, как Отто подобрал цветок орхидеи под цвет любимых глаз.
[indent] Он страшно волнуется, не получая должного эффекта от своих манипуляций, и он хочет отсечь ещё кусок мышцы, но вдруг Рю натужно хрипит, будто выныривает из глубокого омута – а если точнее, то как будто с трудом вырывается из кошмара – и вдруг распахивает перепуганные глаза. Такие красивые…
[indent] – Вы вернулись ко мне!.. – с явным облегчением выдыхает Отэктэй и укладывает голову Рю на подушку обратно, чтобы снова припасть к его губам в мягком поцелуе, призванном успокоить и выровнять чужое загнанное сердцебиение – в то время как его собственное, напротив, всё набирало обороты.

Наконец, сквозь поволоку ужаса перед необъятным чувством безвозвратной потери – ведь Отто не знает, как именно действует яд и не убил бы он Рю по-настоящему – мужчина чувствует, как к нему возвращается способность чувствовать. Этот сладкий вкус, этот невероятный запах с лёгкой горчинкой единственной слезинки, которую Отто смазывает с виска большим пальцем, этот нектар восхитительной густой крови, разлившейся ликёром по покрывалу, точно причудливый рисунок. Сила поколений североамериканских колдунов, перенявших особую чёрную магию у их собратьев из южных джунглей, разливалась по чужим венам, и хоть она не была столь сильной, как яд, циркулировавший по артериальным стенкам, Отэктэй не собирался сдаваться так легко. Будет брать врага измором, если понадобится – тактика на века.
[indent] Поцелуй разрывается, а дыхание спотыкается, когда они сталкиваются взглядами. Рю обнимает пальцами его плечи, вонзая в них длинные острые когти – во взгляде оскорблённое возмущение, лёгкое, выставленное напоказ будто для проформы, а в голосе отчитывающие строгие интонации – того глядишь, и даст пощёчину да вызовет на дуэль. Но Отто лишь усмехается, слегка подвывая от сладкой боли из-за когтей, пронзивших кожу и царапнувших суставы – глаза его заполняются тьмой и счастьем. Рю жив и даже находит в себе силы, чтобы вилять хвостом и ёрничать – это очень хороший знак. Они снова тонут в поцелуе, пока в голове Отто отзывается зубное клацанье, а на сетчатке отпечатывается белизна красивых жемчужных зубов – они пробуют друг друга, больше не топчась у демаркационной линии, будто не решающиеся начать бой войска. Теперь их больше ничто не сдерживать – Отто не допустит.
[indent] – Неужели вас никто прежде не целовал вот так? – хрипло и дробно отзывается он, параллельно думая, что он должен дать Рю ещё своей плоти, чтобы закрепить эффект и усилить его. А ещё думает, как трепетно отзывается что-то внутри от ощущения своего первенства.
[indent] – И никто вас не кормил подобным образом? – он описывает волну бёдрами, с ощутимым, но дразнящим движением потираясь пахом о пах – бёдра оголяются, выглядывая из-под обоих отрезов традиционной юбки, и Отто вдруг обретает выражение серьёзности.
[indent] – Вам надо поесть, Рю. Ешьте ещё, только это может задержать яд.

Табу, значит? Нутро вдруг теплеет и покрывается иголочками от щемящей нежности – это так прекрасно и чисто, стремиться сохранить нечто нетронутым, неприкосновенным, точно некую святыню, и как же приятно осознавать, что в неё пустили именно тебя. Чувство уникальности, единственности для кого-то настолько особенного и трепетного, хоть и тщательно скрывающего это под бронёй из шипов и битого стекла, заставляет вендиго мечтательно и ласково улыбнуться своему юному прекрасному демону, который глубоко в душе верил в любовь и особенные высокие идеалы. Отто почувствовал в нём это, наверное, в тот самый момент, когда вкусил его плоть и кровь, когда ощутил, какова на вкус благодетель, и каким может быть рай, куда ему, по мнению белых людей, из-за отсутствия души Отэктэю и ему подобным хода не было.
[indent] – Я с вами, мой милый… – он склоняется к чужим плотно зажмурившимся векам, чтобы поцеловать каждое, забрав на свои жёсткие губы крупицы стыдливых слёз. Отчего же Рю так стыдится и стесняется? Похоже, ему никогда прежде не приходилось представать перед кем-то в столь уязвимом состоянии, но это ничего – для этого они и сближаются, чтобы однажды без страха и стеснения касаться друг друга.
[indent] Отто ведёт плечом, подставляя его под чужие зубы – те лишь слабо, будто из последних сил, жуют кожу, грызут, оставляя лишь тут же затягивающиеся ссадины на коже, и Отэктэй чувствует волну стыда, от которого хочется провалиться сквозь землю – за что Рю так с собой? Это ведь не его вина, напротив, это Отто должен винить себя за то, что случилось и что происходит прямо сейчас. Может, он займётся самоедством, но определённо этот момент настанет позже, а сейчас…
[indent] – Вам не стоит стыдиться, вы потеряли так много сил. Я помогу. Вот этот кусочек? – спрашивает он, будто собирался отрезать треугольничек вишнёвого пирога и дать стеснительному мальчику на детском дне рождения – да, вот этот, с узором из теста в виде бабочки. Отто выпускает коготь на указательном пальце, вспарывает смуглую кожу, вырезая жилистый и сильный кусок мышцы – рука слегка ослабевает, но Отто удерживает равновесие над Рю, и, поддев собственную плоть на иглу-коготь, как на шпажку, протягивает её сочащийся рваный край с красивым губам.
[indent] – Или хотите, чтобы я прожевал? Мне не сложно – я хочу вам помочь. Потому что вы мне очень дороги… – и терпеливо ждёт решения, хотя чувство, что яд в чужом теле снова постепенно начинает одерживать победу, возвращается и вселяет тревогу.