Ночь только-только начиналась — с необычайно кровавым закатом — а он уже успел обслужить троих. Сразу троих. После представления. Они его ждали и буквально вырвали из рук очередного местного богатого купца, которые после его дебюта стали всё чаще появляться среди зрителей и всё ради его внимания и любви после представления — на радость отца и клана, конечно же. Впрочем, и Рю этому радовался глубоко внутри, потому что богатый клиент означал, что дома его похвалят, а не дадут очередную оплеуху и не наградят десятком обидных слов за то, что ни на что не годен. А много богатых клиентов означало и много похвалы — уже какая-то радость в его жизни. Пожалуй, даже единственная. Не все богатые были с ним нежны и уважительны. Скорее даже наоборот. А бедняки, которые сумели накопить или своровать лишнюю монетку, и вовсе обращались с ним, как с ничтожеством, подавая себя так, будто они были если не сёгунами, то императорами точно. А те, кто знал его истинную природу, вообще уходили вразнос, после которого даже двигаться порой было сложно какое-то время.
[indent] Так случилось и в этот раз. Их Рю ещё ни разу не видел среди зрителей да и выглядели они не как местные. Но они были такими же демонами, как и он, а могло ли это означать, что и очень дальними родственниками? «Своих» он раньше тоже не встречал, кроме представителей Сакураги, но вот встретился, и все четверо сразу поняли, что принадлежат к одному виду нелюдей. Лучше бы не встречался…
[indent] Почему-то все óни, которых он знал из родни, относились к нему с неприязнью, а отец и братья и вовсе сетовали на то, что он проклятье их рода — никудышный мелкий и тощий замухрышка со слащавым личиком и белоснежной кожей — таким только в бордель. Но в восемь лет, когда его отправили в бордель прислуживать, его выкупил владелец кабуки и уговорил отца отдать на обучение до тех пор, пока не придёт возраст инициации. Тем самым отчасти и спас — теперь Рю помимо всей тяжелой работы умел играть, петь и двигаться, как лунная принцесса, и убивать, шпионить и быть незаметным, как воин ночи. Хотя и в том, и другом ремесле всё полноценное мастерство ещё было впереди. Если, конечно, его кто-нибудь случайно или не очень не убьёт во время первой или второй работы, чем, вероятно, и сделает одолжение. Сам себя Рю убить не мог, как бы не хотел и сколько бы не пытался — все раны заживали — а отрубить голову самому не получалось да и после одной такой попытки за ним теперь всё время следил его же сенсей, тенью следовавший повсюду, где Рю мог оставаться один. Да и если честно, что-то подсказывало Рю, что даже с отрубленной головой он останется жив — нужно будет только приложить её к самостоятельно двигающемуся телу. Поэтому он отринул эту идею уже хотя бы поэтому. Потому что совсем не хотел смотреть на то, как его безголовое тело будут продолжать трахать какие-нибудь ублюдки, потешаясь ещё и над головой. Если честно, он не знал откуда у него такая уверенность в собственной регенерации и в подобном исходе, но однажды он видел такой сон и тот его очень напугал. Было это как раз после неудачной попытки; тогда его и обнаружил первым именно мастер. И именно его Рю и подозревал в «подселении» подобного сна в его голову — сенсей был кицунэ — но проверять перехотелось совершенно точно.
[indent] Единственное, что он опасался теперь, что нечто такое с ним сотворят те, которые чувствуют и знают о его природе. Поэтому отчасти даже испугался, когда в гримерку к нему нагрянули эти трое — и они, и он сразу же поняли, что одного вида. Óни даже в человеческом обличье были похожи на самих себя, а вот его сущность другими демонами почему-то ощущалась сама собой так же сильно, как запах цветущих лилий в замкнутом пространстве. И видя несоответствие параметрам и красоте по стандартам óни, все «свои» обычно сразу же свирепели — отчего-то они не могли противостоять ему и реагировали словно на феромоны — это было непонятно и самому Рю. Но мастер однажды сказал, что может, они злятся из-за того, что инстинктивно чувствуют его превосходство. Вот только о каком таком превосходстве говорил сенсей, Рю не знал. Да и лучше бы не было этого самого превосходства и не чувствовали бы они ничего — ещё бы, такой задохлик да ещё и уродливый по демоническим меркам и слишком красивый по человеческим, а оттого ни там, ни тут ни друзей, ни сочувствующих, кроме сенсея. Если честно, то только ради сенсея и хотелось дальше жить. Что тоже отчасти странно. Сенсей постоянно говорил, что когда его представят Главе, то его жизнь переменится, но Рю в это уже давно не верил. Он уже как три месяца прошёл инициацию и его могли уже как три месяца представить, но что-то ни отец, ни Глава не торопились устраивать аудиенцию. Да и зачем Главе какой-то задохлик из Сакураги, и почему вообще мастер так с ним носится — мог бы взять и помочь сбежать, а он заставляет неуклонно следовать заветам кодекса, служить и терпеть. А Рю и терпит. И бежать одному ему нет куда-либо смысла — найдут и накажут так, что даже сон про отрубленную голову и соитие покажется цветочками.
[indent] Он ненавидел Главу. Только это ему и оставалось. Только это и держало на плаву и придавало сил терпеть и быть сильным хотя бы внутри, раз уж снаружи не удался ни ростом, ни мускулами. Надежда была лишь на то, что лет через пять, а может и парочку он начнёт всё-таки расти и мужать и перестанет быть похожим на хрупкую барышню, которая смотрит на своих господ, хозяев и клиентов с высоты их груди. Правда, среди тех, кто уже был представлен Главе, ходили слухи, что и тот сам ростом с барышню и похож на барышню, а оттого Рю недоумевал всё больше почему его отец так стремится прислуживать юному кицунэ. Ну и что, что тот имел родство с самими высшими ками — это, кстати, только и объясняло, почему тому удалось в свои годы собрать не просто маленький клан отщепенцев, а очень мощный клан якудза, который держал в страхе Осаку и собирался перекинуть свои владения ещё и на Киото благодаря присоединению клана Сакураги, их клана, который властвовал здесь.
[indent] Рю завидовал Главе. И себя за это же корил. Кто он такой, чтобы смотреть в сторону божественного ёкая.
[indent] Вздохнув в очередной раз и утерев самопроизвольно льющиеся слёзы, которые довольно сильно размазали красно-чёрную краску под веками, он медленно шагал прочь из цветущего квартала красных фонарей в сторону задворок. Порожки его гэта постукивали по камню, стандартно делая выше на пять сантиметров, как и всех, кто их носил. Темно-синее кимоно было слегка помято и пропитано кровью на груди и в районе бёдер — этим ублюдкам хватило достоинства снять с него верхнее и оставить лишь в нательном нижнем, которое было изодрано и из белоснежного превратилось в частично алое, прямо под цвет его губ, заново накрашенных. Но то можно было спокойно скрыть, а потому никто почти не обращал на него внимания. Да и в это время никто в здравом уме не сунется с расспросами и уж тем более помощью к самой низшей проститутке. Рю кое-как стёр с лица кровь, и поврежденный глаз уже почти не кровоточил — спасибо регенерации — но и всё ещё не исцелился, оставаясь выскобленной голой плотью, сокрытой волосами. Их он успел причесать и привести в порядок, пока в темной подворотне приходил в себя, вышвырнутый после жестокого и долгого надругательства — за которое, однако же, те трое заплатили в три раза больше, чем даже самый богатый купец, который у него был. Всё же надо сказать спасибо славе клану Куроки, которая ходит по миру — к Сакураги такого сильного уважения не было даже среди «своих».
[indent] Мост показался довольно скоро. В это время здесь было практически безлюдно. Хотя на него так и так никто не посмотрит, разве что косо. Однако с моста торопились поскорее убраться двое пьяненьких прохожих — Рю даже слышал, как те взвизгнули — что-то испуганно бормоча про чудовище. Он поднял взгляд и сморгнул слёзы с единственно видящего глаза, а точнее оставшегося — некая высокая фигура возвышалась на самой середине моста, стоя у его ограждения — и правда, точно чудовище. Некий новый нелюдь или ёкай? Даже интересно. Хотя нет, не интересно, если только это «чудовище» не пожелает его сожрать и освободить от невозможности освободиться.
[indent] И Рю, опустив голову и пряча правую сторону лица, сильно глядя влево, хромаючи ступает на мост, держась к его левой стороне. Мост широкий, для такого хрупкого и поломанного существа, как он, точно места хватит, чтобы пройти мимо на порядочном отдалении от устрашающего незнакомца — от этой фигуры даже веяло чем-то жутким, а главное, силой, которой Рю ещё никогда не чувствовал нигде и ни в ком, даже не ощущал такого запаха. И всё же ему не интересно — не зачем. А интересно лишь то, сможет ли тонуть бессмертный демон?
[indent] И он останавливается ровно посередине — в самой высокой точке — прямо напротив «чудовища», спиной к спине, и смотрит вниз. Тут лететь, как с крыши, и неизвестно сколько в глубину. Если он ударится, то сможет ли нахлебаться и задохнуться? И не оживёт ли потом со временем его тело, когда то выкинет где-нибудь в округе на берег? Если так, то незавидная участь ждёт тех, кто его найдёт — после сильных травм и без того вечный голод становился совсем бесконтрольным, а уж после «смерти», наверное, и вовсе обратит его в берсерка. Сейчас, кстати, тоже хочется есть — и как в подтверждение этого в животе громко урчит, и Рю автоматически смущённо обнимает себя за бока, словно пытаясь приглушить этот звук и успокоить ворчание пустого желудка, потратившего остатки пищи на регенерацию.

Отредактировано Renmo Kittelsen (24.07.2023 02:04:00)

Подпись автора

Hardly awake I know you're there Feeling your touch I know you care Hiding in dark light — gentle sounds

Он слышит, что привлекает к себе внимание — пугающий, но и отчего-то интригующий незнакомец оборачивается. Таких здесь и правда никогда не было. И о таких Рю никогда не слышал. А потому и интригует. Вот только ему это ни к чему — нельзя отвлекаться от своей судьбы и своей участи на каких-то неизвестных демонов или божеств — ну не спасёт же он его в самом-то деле!
[indent] Он чувствует чужой взгляд на себе и внезапно ощущает чужой голод. Как странно! Надо же… неужели сейчас, будучи так сильно изуродованным и потратившим много сил на восстановление — которое до сих пор протекало, но уже замедлившись по причине того, что травмы не предоставляли для его тела уже серьёзной опасности — все его органы чувств обострились с такой силой, что даже стоя на добротном расстоянии, он может «слышать» вкус чужого голода? Это всё из-за собственного?
[indent] Рю никогда не мог насытиться и эту его врожденную особенность отец так же называл проклятием рода Сакураги. «Никаких грешников на тебя не напасёшься!» — ворчал он, и был прав. Но ещё никогда он не переносил столь сильные увечья, а потому и не ощущал себя раньше ни разу выпотрошенным и выжатым ни кем-то, ни голодом. Только, может, эмоциями, но и они рано или поздно уйдут, и он окрепнет душой. Может, даже зачерствеет. Сломанные кости становятся крепче. Так и он. Что телом. Что душой. Правда, пока что только телом, да и то…
[indent] Рю скашивает взгляд в сторону обернувшегося и даже уже почти молит о том, чтобы тот напал и сожрал. Может, в сожранном виде такой уродливый óни не сможет восстановиться? Ведь он не червь, чтобы из кусочка отрастить себе новое тело и душу. Хотя Рю уже ни в чём не был уверен — и поддержка сенсея, и странные сны, временами посещающие его урывками всё больше путали его и давали понять, что он не просто проклятье рода Сакураги, а вообще не пойми что!
[indent] Но мужчина вдруг улыбается — Рю готов поспорить, что слышит, как чужие губы расплываются в нежности. Откуда это и почему?! Стоп, не паниковать! Нечто похожее однажды уже случалось — тогда они с сенсеем были на задании во вражеском клане, и грешников там было с десяток, и грехи их были такого веса и силы, что Рю даже замутило, словно он переел, а ведь он только почувствовал запах и вес их грехов и это тот, кто никак не мог насытиться, а значит и переесть. Даже там, в комнате, пока эти трое над ним издевались, он не ощущал так сильно запахи их грешных душ, а эта же… эта душа была тяжелее и ароматнее всех тех, которые он когда-либо встречал. Что это? И… и почему этот некто испытывает нежность, пусть и мимолетную?
[indent] А потом этот незнакомец и вовсе заговаривает с ним — хотя это-то в цепочке действий Рю как раз и ожидал. Но точно не ожидал, что услышит нечто подобное, а тем более таким игриво-мягким — будто заигрывает или поучает, или всё сразу — тоном, обратившимся в озабоченность и настороженность. Какое дело этому некто до такого, как он?
[indent] Рю сжимает пальцы, обнимая себя сильнее, и едва слышно вздыхает. Живот снова урчит, но он уже не обращает на это внимания, и решает, что стоит держаться отстранённо и не показывать своей слабости. А потому выпрямляется и опускает руки по швам, грациозно по привычке поправив насквозь мокрый ворот и рукав кимоно.
[indent] Значит, этот чужестранец из-за океана. Слуах… какое странное и непривычное имя — кажется, что и вовсе не выговариваемое.
[indent] Рю почтительно оборачивается, слегка показывая свою «здоровую» часть лица, и робко, как то полагает этикет гейш, улыбается, глядя в пол.
[indent] — Хината, к вашим услугам, господин. — Не называя своего настоящего имени, чтобы не выдать неизвестному ни клан, ни себя, склоняется он слегка, называясь почему-то именно «солнцем». Как нелепо его неосознанное желание сиять и быть выше всех, недостижимым и неприкасаемым. — Меня никто не ранил. Господину не стоит волноваться о никчемном.
[indent] Знал бы этот господин, что рождённый в мире мертвых пасть ещё ниже не сможет. Как впрочем и подняться. Потому что существование в мире живых ещё хуже, чем в Дзигоку. Будь он таким, как все, он бы мог быть счастливым и даже «дома» мог бы быть полезен, но путь ему в ад пока что закрыт.

[indent]

Подпись автора

Hardly awake I know you're there Feeling your touch I know you care Hiding in dark light — gentle sounds

Имя-то красивое, вот только совсем не подходит ему, как впрочем и собственное — и кто догадался назвать его драконом? Отец говорил, что это дело рук матери, но мать, которую он едва помнил, никогда о таком не рассказывала; а потому с годами всё сильнее закрадывались мысли, что к этому приложил своё влияние сенсей. Только сенсей смог выкупить и забрать себе в ученики, только сенсей смог вообще собрать театр кабуки — а даже самый лучший оннагата не владел такой властью, какой владел мастер, и уж тем более не мог накопить столько денег проституцией, что и была основным заработком всем людей искусства в их стране. Это только подтверждало догадки, что сенсей, как кицунэ, живёт уже очень много лет, и явно больше пяти сотен. К тому же он также был учителем и Главе, и скорее всего каким-то его дальним родственником, а это уже означало, что мастер тоже был связан как-то с высшими ками.
[indent] Хотя, если пришедшее на ум имя ему и не подходило, то, возможно он мог бы сделать всё, чтобы подошло его собственное. Ведь в нём имеется благородство и красота — пусть и не по меркам и стандартам óни — имеется ум и наблюдательность. Он и сам в себе это замечал, больше с подачи именно сенсея, конечно же. Тот постоянно ему об этом твердил, не давая сваливаться в отчаяние и ощущать себя вещью в чужих руках — участь младших детей совсем не завидная, благо хоть его не выкинули и не принесли в качестве жертвы-дара какому-нибудь божеству, как делали в других некоторых местностях их островов. Он может считать себя счастливым по всем параметрам, но пока что не очень получается — а ведь эти годы жесткого обучения и воспитания в нём, как ниндзя, так и оннагаты должны были дать свои плоды и превратить его в идеальное оружие без собственных чувств и мечтаний, но что-то внутри как-будто упорно этому сопротивляется. Может, он и в самом деле не проклятие, а особенный, раз уж все сородичи инстинктивно чувствуют его превосходство? Но разве подобные мысли не чреваты ему ещё большими проблемами? Разве он взрастят в нём желание воспротивиться и погубить себя, решив, что он на что-то способен? Да его все засмеют и если не с лёгкостью, то количеством и грубой силой изведут. Нет. Пока что нельзя даже думать о таком. Но именно в моменты, когда Рю приходит в себя после столь отвратительных и жестоких клиентов, эти мысли и посещают его, в остальное время будто бы забываясь вовсе. Наверное, умом он ещё недостаточно стал мужчиной, наверное, умом он всё ещё подросток. А может всё дело в том, что он и изначально-то никогда толком не ощущал себя мужчиной и, глядя на сильных крепких воинов, мечтал стать вовсе не похожими на них, а оказаться в их объятиях? Вот только теперь он в этих самых объятиях, и эти объятия далеки от благородства, восхищения и хотя бы толики нежности.
[indent] — Благодарю вас, господин. — Не поднимая взгляда и не разгибаясь до конца, всё так же отвечает он, стараясь держаться достойно и выравнивать свой подрагивающий голос. Тот уже начал ломаться, но Рю идеально умел делать его выше и чище, вкладывая в него очарование изящества и легкого флёра магической томности. — И значение у него красивое. — Отчего-то продолжает он, а ведь стоило бы уйти и не заводить беседу, не развлекать мужчину своим приятным — хотя сейчас в его-то виде это явно не так — обществом. Но Рю почему-то хочется. — «Солнце».
[indent] Был бы он Солнцем, смог бы свергнуть кровавую Луну и стать свободным — сделать что-то вроде того, что сделала Аматэрасу с Цукиёми. Он бы очень хотел быть выше Главы, недоступным и обжигающим, чтобы никто даже прикоснуться не смог без разрешения и посмотреть без боли. Но он всего лишь Дракон Цветущей Вишни, выродок из клана адских демонов, столь нелепо носящих такую красивую родовую фамилию из-за желания отца быть значимым и достопочтенным, как самурай. Глупо и нелепо.
[indent] Чужеземец из-за океана подходит — Рю совсем не слышит звука его шагов, лишь мелодию украшений и оружия, шорох ткани. Это должно было бы пугать и настораживать, но почему-то успокаивает.
[indent] — Споткнулся и неудачно упал. — Твёрдо отвечает он, наверное, даже слишком, и косит взгляд на белоснежные запястья — синяков там уже не видно. Может, тогда и по всему телу их уже нет, а если ещё что-то и осталось, то не должно быть видным из-за кимоно, глухо затянутого под девичий манер. И кровь на темном шелке не должна быть видна в столь скудном закатно-ночном освещении, лишь ее количество ощущается ими обоими, и кто знает, может, Слуах куда более чувствительный. Но вместо того, чтобы сожрать его, мужчина продолжает говорить странные — и очень любопытные! — вещи. Накормить младшего, северная земля, закон Великого Паука, не нужно играть. Чистая душа… И именно на этом моменте Рю поднимает голову и удивленно ширит глаза, превращаясь из послушной и волей сильной, загадочной и закрытой, недоступной, пока сама того не захочет, куноичи в совершенно растерянного и любопытного открытого ребёнка, к которому вдруг незнакомый человек впервые за долгое время проявил участие и заботу. Рю даже опережает вопрос и просьбу осмотреть, и когда понимает это вдруг, смущённо тупит взгляд и торопится снова спрятать лицо. Слёзы сами собой вновь наполняют глаза и катятся по перепачканным щекам, разгоняя из правого успевшую подсохнуть кровь. Те самые слёзы, которые он должен сдерживать и научиться обходиться без них — и от боли, и растрогавшихся чувств — кому-то, кроме сенсея, на него не плевать. Да так, что этот незнакомец злится — Рю слышит эту едва заметную и, видимо, идеально контролируемую негативную эмоцию — с этого расстояния очень хорошо, и желудок вновь предательски урчит, вынуждая и вовсе зажаться от стыда.

Подпись автора

Hardly awake I know you're there Feeling your touch I know you care Hiding in dark light — gentle sounds

Невозможно отвести взгляд от этого точеного жесткого лица, украшенного желтой и белой краской, в обрамлении странного головного убора, который мог бы с лёгкостью напугать кого угодно, но отчего-то Рю только притягивал. Он смаргивает предательские слёзы слабости, но не вырывается из чужой руки. Взгляд скользит от глаз — такие чёрные, словно отражение самой чёрной души, какую только Рю мог встречать на своём пути, и такие непохожие на все, что он когда-либо видел у чужеземцев — по острому покатому носу к жестким губам, и свои собственные на мгновение дрожат в робкой улыбке. Улыбке, которую Рю пока что не может интерпретировать даже для самого себя. А потом мужчина отпускает его, с такой лёгкостью понимая особенности его тела и природы, и это не может не вызвать прилив восторга — Рю всегда тянуло к умным и мудрым, и из всего окружения таковыми пока что был только сенсей. Ну и он сам немножко.
[indent] — Грешниками… — глухо отвечает Рю, опуская снова голову и пряча своё изуродованное лицо. На губах играет мимолетная ироничная улыбка. — Но иногда и совершенно невинными… когда теряю контроль во время разгула своих родственников — они любят грабить и убивать крестьян. Тогда-то полно пищи. — Правда, со вступлением в клан Куроки подобные варварства прекратились или почти свелись на нет — Глава не допускал подобного своеволия и только из-за согласия подчиниться не уничтожил их клан. Отчего-то Рю казалось, что Глава может это сделать с лёгкостью, ведь его слуги были далеко не простыми ёкаями, как демоны клана Сакураги. И если честно, уже хотя бы за это Рю мог его уважать.
[indent] — Я поем дома. Не волнуйтесь, господин…

Подпись автора

Hardly awake I know you're there Feeling your touch I know you care Hiding in dark light — gentle sounds

Мужчина ему не верит и правильно делает. Вряд ли Рю удастся поесть дома — по-крайней мере, не той едой, что ему нужна для восстановления и более-менее удовлетворения неуёмного аппетита. Может, разве что дадут конечность обгладать от какого-нибудь местного неудачника, что задолжал клану Сакураги — счастье, если целую — раз уж он принесёт домой такой богатый улов монет.
[indent] Рю вновь поднимает удивлённый взгляд своих огромных кошачих глаз, по-своему печальных и невинных — мужчина предлагает ему поесть и не просто сводить в забегаловку, а поймать для него настоящего живого грешника! Рю смущённо опускает взгляд и снова робко улыбается, когда чужестранец наклоняется чуть ближе — почему-то рядом с ним его смущение вовсе не притворно, оно настоящее — чтобы вновь поднять уже блестящий от предвкушения взгляд. Сладости! О, он их безумно обожает!
[indent] Но Рю тут же конфузится, пряча своё лицо и цепляясь слезящимся взглядом за бегущие черно-кровавые воды реки.
[indent] — Зачем вам всё это, господин? Я не смогу отблагодарить вас в ближайшие часы — вам будет неприятно возлежать с проституткой, у которой всё там разорвано.
[indent] Может, указать на место охоты поместье Сакураги? И, может, стоило бы притвориться, что сможет отблагодарить после по полной? Но Рю не хочет почему-то лгать этому чужеземцу и уж точно обрекать его на гибель ради призрачной надежды стать свободным хотя бы на пару часов. Ни к чему это утягивать за собой в пучину совершенно невинного монстра с такой вкусной грешной душой, который единственным предложил ему помощь и проявил участие.

Подпись автора

Hardly awake I know you're there Feeling your touch I know you care Hiding in dark light — gentle sounds

Глаза вновь увлажняются, но уже больше от внезапных трогательных чувств, что вдруг окутывают Рю тёплым одеялом. Сердечко отчего-то робко и бешено начинает заходится сладкой трелью, когда он вновь поднимает взгляд на мужчину, столь нежно коснувшегося его лица и взглядом, и рукой.
[indent] — С-спасибо вам… — Он не в силах отвести взгляда и сам не замечает, как начинает утопать в чужих глазах. Ему хочется, чтобы этот мужчина подольше вот так прикасался к нему, пусть даже в этих касаниях и заботе таятся лишь отеческие чувства. — Вашему сыну с вами очень повезло. — Печальная улыбка, что тут же сменяется невольным тихим искренним смехом на замечание насчёт сладкого после еды, и тут же Рю тихо охает — глазу всё ещё больно от таких сильных эмоциональных движений лицевых мышц.
[indent] — Я вас подожду. — Откликается он ещё тише, не в силах поверить, что это происходит именно с ним, а тем более здесь и сейчас. Даже легкая дрожь пробегает по телу.

Подпись автора

Hardly awake I know you're there Feeling your touch I know you care Hiding in dark light — gentle sounds

Рю улыбается мужчине и провожает его взглядом, едва заметно вздыхая и дожидаясь, пока тот скроется из виду. Нужно уходить. Не нужно втягивать этого чужестранца, отнёсшегося к нему по-доброму в местные разборки и его собственные проблемы. А если Слуах принесёт ему еды, то непременно окажется втянут в неприятности — его будут искать уже «люди» Сакураги, здесь всё принадлежит им, а значит, принадлежит и клану Куроки, а Глава не терпит, когда нарушаются правила и портятся его слуги.
[indent] Надо бежать! Срочно!
[indent] И Рю срывается с места, ковыляя к концу моста, чтобы потом свернуть по дороге за ближайший угол, где его не найдёт мужчина. Странное чувство сожаления и потери чего-то невероятно сладкого тут же заполняет его грудину, но он гонит от себя эти эгоистичные мысли, а голос в голове становится всё громче и громче.
[indent] «Вернись.»
[indent] «Вернись!»
[indent] «Вернись сейчас же!»
[indent] Принадлежит ли он ему или это какая-то навязчивая галлюцинация, подсунутая ему в разум чужими помыслами, Сакура не знает, но он вдруг останавливается. Оборачивается на мост, раздираемый противоречивыми чувствами: желанием, чтобы Слуах уже стоял на мосту и звал его, и желанием, чтобы всё-таки не вернулся, может, даже сам исчез, решив не связываться с таким, как он и наживать себе проблем.
[indent] Рю суетливо осматривает рукава кимоно, выискивая чистое местечко, и трёт своё лицо, по возможности аккуратно с правой стороны, чтобы стереть с помощью слез грязь со своего лица. И торопится назад. Наверное, немного можно побыть с этим чужестранцем, ведь он отнёсся к нему по доброму, а потому было бы некрасиво вот так уходить не попрощавшись. Он просто не поведёт его на охоту.
[indent] К моменту возвращения Рю уже стоит на том же месте, приглаживая свои длинные волосы, частично убранные в самурайскую причёску боковыми прядями с заплетенными мелкими косичками. Он невольно расплывается в улыбке, чувствуя радость от новой встречи с мужчиной, и немного неловко опускает руки, спеша оправить уже своё кимоно. Он волнуется так, как ещё никогда не волновался. Хотя нет, перед первой ночью с мужчиной, которому втридорога продали его девственность, он тоже очень волновался, но то было другое — там был страх, а здесь радость.
[indent] — Я ничего из этого не пробовал! — Чуть громче, чем стоило бы, выдаёт Рю восторженно, взирая на раскрытый Слуахом свёрток со сластями. Он столько раз видел их издалека, так мечтал попробовать, но было нельзя. Почему-то Рю уверен, что знай о его мечте сенсей, то непременно угостил бы, но он всегда скрывал свою эту слабость и детские желания перед мастером, не желая напрягать и желая поскорее стать взрослым и как можно чаще радовать своего учителя и спасителя. Самому же купить не получалось — все деньги нужно было отдавать отцу.
[indent] — О-они такие… такие красивые! М-можно? — Робко поднимая взгляд на мужчину, спрашивает Рю, всё ещё не в силах поверить, что это всё ему.

Подпись автора

Hardly awake I know you're there Feeling your touch I know you care Hiding in dark light — gentle sounds

Рю осторожно принимает кулёк, точно самое огромное сокровище — если честно, так и было. И слёзы снова наворачиваются на глаза сами собой — от счастья и волнения он уже даже почти позабыл о боли, и та струилась и пульсировала в ранах привычным фоном.
[indent] — Вы… вы так добры ко мне! Но… но почему? — Рю выбирает нежно зелёный мягкий и идеально гладкий «камушек» из рисового теста. Он знает, что эта сласть называется моти. Принюхивается, касается осторожно кончиком языка, потом пробует на зуб и откусывает маленький кусочек. Такое нежное и необычное! Мотает головой насчёт последнего вопроса и снова делает аккуратный кусь, добираясь до коричневой жидкой сладкой начинки из бобовой пасты и восторженно охает, показывая нутро Слуаху. Прикрывает глаза, смакуя то, что уже откусил, и хочет оставить оставшуюся половинку на потом, чтобы попробовать все или большинство и снова потом вернуться к этой, и к другим половинкам, чтобы вновь испытать этот вкус и восторги, ведь неизвестно когда ещё он попробует их снова.
[indent] — Не волнуйтесь на счёт этого — меня невозможно насытить, поэтому аппетит себе я точно не перебью, — улыбается так, будто делится чем-то будничным и незатейливым, даже не подозревая насколько ужасно это может казаться со стороны в отношении молодого мужчины, а точнее ребёнка. Ведь, похоже, именно так этот мужчина его и расценивает.
[indent] Следом пробуется уже коричневый моти с желтой начинкой. Рю мычит, жмуря целый глаз — даже толком уже не обращая внимания на дискомфорт и боль в правом — и слегка вжимает шею в плечи, покачиваясь от удовольствия. Третьим он берет данго и не выдерживает, снимает зубами целый шарик и снова издаёт восторженный звук удивления, глядя во все глаза на мужчину.
[indent] — Так вкусно! — Протягивает два других прямо к губам Слуаха, — попробуйте! — Даже не замечая, что флиртует.

Отредактировано Renmo Kittelsen (25.07.2023 01:18:22)

Подпись автора

Hardly awake I know you're there Feeling your touch I know you care Hiding in dark light — gentle sounds

Рю медленно кивает, неотрывно глядя в чужие глаза, и ждёт, завораживаясь тем, как мужчина склоняется, чтобы угоститься. Их взгляд сталкивается, и Рю засасывает в чёрный омут напротив — мурашки снова бегут под окровавленным мокрым кимоно и вряд ли это от холода — ему наоборот становится жарковато, а это прямое доказательство того, что его тело само реагирует на незримое удовольствие, что дарит ему мужчина своим обществом. Такого с Сакурой прежде ещё не случалось — он ни к кому не испытывал симпатий — но, похоже, этот чужестранец, если и не собирался сожрать его «чистую» душу на самом деле, то сделал это ментально, поработив себе. И Рю был совсем не против. Хоть ему и нельзя любить — в его ремесле это совсем лишнее — но светлый лучик счастья и надежды, который будет придавать ему сил держаться и тайком улыбаться, а, может, даже и представлять на месте других именно того, кто обошёлся с ним так по-доброму, был совсем не лишним.
[indent] И он невольно краснеет, слегка опуская свои густые тёмные ресницы, пряча блестящий кошачий взгляд, чтобы через мгновение вновь смело нырнуть в чужой провокационный взгляд — Слуах тоже флиртует; Рю кажется, что так и есть или это то, чего он хочет принять за чистую монету. Соскальзывает загипнотизированным взором к чужим губам и поджимает свои, едва заметно прикусывая нижнюю. Вот бы эти губы прикоснулись так к нему… там… Один из клиентов как-то сделал подобное, и Рю даже понравилось, хотя поначалу он испугался, а потом жутко заволновался и под конец стонал так сладко, что клиенту так сильно понравилось и он не стал с ним совокупляться, а наслаждался всё отведённое время этими ласками.
[indent] — Каково на вкус? — Чуть осипшим голосом спрашивает Рю, уже облизывая свои губы. Его мелко потряхивает от странных желаний и фантазий, в которых он соединил чуть ли не единственно приятные и ненасильственные воспоминания. — Вам нравится? — Он облокачивается бёдрами о перила, чтобы немного отдохнуть. Там внизу хоть уже и зарастало, и сил прибавилось по сравнению ещё с моментом прибытия его на мост, но всё равно он чувствовал усталость и измождённость. Поэтому нужно было поберечь ресурсы, чтобы подольше подать в компании Слуаха.
[indent] — Расскажите о вашем Великом Пауке? У вас это мужчина? У нас это женщины — сверху прекрасны, а снизу ужасны — они питаются мужчинами, соблазнившимися на их чары. — Говорит вдруг Рю, желая побольше узнать об этом чужестранце.

Подпись автора

Hardly awake I know you're there Feeling your touch I know you care Hiding in dark light — gentle sounds

Может ему показалось? Нет, не показалось! Глаза мужчины точно начали полностью чернеть, но стоило тому сморгнуть, как они снова стали прежними. От этой метаморфозы внутри всё сладко зажалось, ухая в низ живота. Рю снова закусил губу, при этом ни в коем случае не показывая своих зубов. Он вдруг подумал, что как же здорово, ведь его глаза тоже меняют цвет. У него единственного из всего его рода, кстати.
[indent] — Значит, вот какова сладкая кукуруза… — тихо и завороженно шепчет он в ответ и кокетливо убирает длинные прядки челки от лица, совершенно забывая о том, что та закрывает изуродованный и пока что восстанавливающийся глаз. Но впрочем так этого и не замечает. Рядом с этим мужчиной даже боль становится не просто привычной, а сладко томной.
[indent] И рассказ, сопровождаемый театральными красноречивыми па руками, очень увлекает его. Сакура восторженно вновь смотрит во все глаза на Слуаха, заглядывая тому чуть ли не в рот, как делал когда-то очень давно, когда они с сенсеем устраивались на поздний ужин после тяжелой тренировки вокруг костра посреди леса далеко в горах, и тот рассказывал чудные истории о былом. Сакура очень любил и эти истории, и эти моменты, и очень скучал по тем временам.
[indent] — Так вы и правда особенный. — Для Рю и без родства с Великими божественными предками.
[indent] И он смеется от слов мужчины в свою сторону, а потом смущённо и робко прячет свой взгляд, когда тот касается его щеки. И всё-таки можно считать эти жесты, манеру речи и заботу не за отеческие? Впрочем кто же Рю запретит. Даже, если он и ошибается в отношении этого мужчины, ему никто не запретит лелеять свои милые тёплые фантазии и чувства, которые тот зарождает в нём. Хоть ему и запрещалось любить. Рю думает, что хотя бы в этом желании он будет свободен и пойдёт против правил.
[indent] — Демон óни. — Глядя на край расписного пончо, из-под которого выглядывали томагавки, рассказывает он чуть слышно и будто бы стесняясь себя. — Это демоны, что обитают в Дзигоку, буддийском аду, и едят грешников.

Отредактировано Renmo Kittelsen (26.07.2023 00:26:28)

Подпись автора

Hardly awake I know you're there Feeling your touch I know you care Hiding in dark light — gentle sounds

Близость мужчины, его мягкая доброта и забота, его осторожные и всё более кажущиеся вовсе не отеческими касания вынуждает юное сердечко биться всё чаще, ускоряя и дыхание, а щеки алеть так, словно Рю вот-вот начнёт обращение. И это вкупе с той жуткой мощной силой и чёрной грешной душой, которую он чувствует в Слуахе всё сильнее и отчётливее из-за голода вместе с чувствами симпатии. Она у них взаимна, и Рю взволнованно сжимает кулёк сильнее, а после чуть нервозно и суетливо посылает себе в рот оставшийся третий шарик данго. И жуёт, изящно прикрыв рот, но всё так и не смея поднять свой взгляд на мужчину, пока тот говорит о том, что слышал о его родовом виде. Но только стоит Слуаху снова убрать его волосы в сторону, заговорив об его красоте и особенности, как Рю перестаёт жевать, невольно вновь и вновь поднимая взгляд и утыкаясь в чернеющие склеры. А после и вовсе слегка давится сластью, когда мужчина подходит совсем близко. Становится очень жарко и ещё более волнительно — этот мужчина действует на него как самый эффективный афродизиак! Может, он вырабатывает феромоны, располагает к себе глупых и раненых юнцов, входит к ним в доверие, уводит в тёмный уголок якобы для охоты, чтобы накормить их, но сжирает не какого-то там грешника, а самого юнца? Если так, то Рю готов бесконечно становиться едой этого чарующего и опасного чужеземца, чтобы потом возрождаться и вновь быть съеденным, лишь бы ощущать его заботу, ласку и внимание и чувствовать такие сладкие томительные чувства в груди и во всём теле.
[indent] Он улыбается в ответ на последнюю фразу и кивает, осторожно и очень тихо откашливаясь в кулак. А потом снова смотрит в чужие завораживающие «адские» глаза.
[indent] — Почему-то мне кажется, что юны вы были ещё до появления Дзигоку. Неужели вы встречали нашего прародителя и владыку в столь стародавние времена?! — Тихим шепотом, едва скрывая восторг, наивно интересуется Рю. — Ходят слухи, что восемьдесят пять лет назад его убил Цукиёми, и место владыки занял новый Эмма. Но так ли это, я не знаю, ведь меня тогда ещё и в помине не было, а в Дзигоку путь мне заказан — слишком уродлив, слаб и мал. П-поэтому… — Он вдруг снова смущённо опускает взгляд, утыкаясь им в цветастые узоры на крепкой мужской груди, и чуть запинается от волнения, но всё же продолжает, — спасибо вам за добрые слова. Оттого я и веду подобный образ жизни — в нашей стране такое сплошь и рядом с женщинами и младшими детьми — их отдают в рабство в бордели или в услужение старшим детям, хорошо, если не приносят в жертву. Так что мне ещё очень повезло!. — Поднимает взгляд и уверенно кивает, — я работаю в театре. А проституция… это тоже само собой разумеющееся для оннагата и девушек-музыкантов, иначе не прокормиться. А я… раз меня продали в кабуки, а не отдали в бордель, то я должен быть благодарен, и я очень благодарен. — На последнем словосочетании голос дрогнул — почти благодарен.
[indent] Наверное, стоило бы соврать про свою природу и не рассказывать всего этого, ведь Слуах с лёгкостью может выйти на Сакураги — просто спроси кого угодно на улице и те скажут, кто здесь óни, а потом выяснится, что именно óни и хозяева всего города, всех борделей и всех постоялых дворов. Негласные, теневые, конечно же. А оттуда и проще некуда узнать о единственном юнце среди них. Да если честно, можно любого на улице, даже простого человека, спросить о Рю, описав лишь его внешность и занятость, как все сразу укажут на клан Сакураги, а там уж станет ясно и кто они такие.
[indent] Но он отчего-то доверился. Доверился безоговорочно и бесповоротно. Наверное, он сделал огромную ошибку. Поэтому хотя бы сейчас всё сам возьмёт в свои руки и всё прояснит.
[indent] — Я уже наелся, не надо грешника. Спасибо вам, господин. Но лучше не надо вам помогать мне и уж точно кого-то убивать на этих улицах — здесь хозяйничает клан Сакураги, они якудза и они моя семья. Если станет известно, что неизвестный гайдзин убил кого-то без разрешения, на вас начнётся охота. А там может и самый главный клан подключиться — наш Глава, Кровавая Луна, очень не любит, когда кто-то лезет в его владения без спросу и ломает игрушки. — Всё это он говорит чуть торопливо и нервно, вновь сверля беспокойным взглядом узоры на груди мужчины, а потом вдруг сминает их в своей руке и подаётся вперёд, глядя глаза в глаза, снизу вверх, — я очень не хочу, чтобы вы пострадали!

Отредактировано Renmo Kittelsen (26.07.2023 23:19:15)

Подпись автора

Hardly awake I know you're there Feeling your touch I know you care Hiding in dark light — gentle sounds

Хотел бы Рю быть хотя бы немножечко похожим на их прародителя, на их владыку. Чтобы только одно имя вселяло ужас, не говоря обо всём остальном — тогда бы уж точно никто не осмелился тронуть его. Раз уж об этом говорит даже чужестранец, таящий в себе пугающую мощь, то, может, то вовсе и не слухи? Ну, кроме разве что высших ками, таких, как бог ночи и луны — может, оттого отец так и расстилается перед Главой, как и остальные óни, что родня того уничтожила их неубиваемого владыку?
[indent] Ощущение тяжелой тяжести крепких сильных рук на собственных хрупких плечах вселяют надежду и бесстрашие, хоть Рю и печально слышать о том, что этот мужчина здесь не задержится — он боялся услышать что-то такое вслух, хоть отчётливо откуда-то и понимал, что скорее всего Слуах здесь ненадолго. Лишь богатые гайдзины, пытающиеся торговать, остаются в их землях, а Слуах скорее воин и странник, нежели предприниматель.
[indent] От слов про преисподнюю, в которой ему могло было бы быть хорошо, глаза Рю вдруг наполняются новой порцией слез, невольно увлажняясь — вот только это слёзы не боли, а мечты, которую ему никогда не достичь. И Рю во все глаза смотрит на своего внезапного не просто благодетеля, а возможного спасителя. Слёзы сами скатываются по щекам, размазывая по правой снова кровь. Не ослышался ли он? Слуах говорит это так серьезно и решительно, склоняясь всё ниже. Может, он лишь вешает лапшу на уши; и свет искренности, что ощущает Рю в его чёрной грешной душе, всего лишь ловкий манёвр обманщика — например, когда лукавил и врал сенсей, Рю не мог различить, хоть и так же чувствовал его душу, но кицунэ на то и мастера обмана. И всё же ему уже всё равно — в этим самые мгновения ему всё равно! Ему бы стоило отстраниться или спрятать робко взгляд — только мужчинам позволено брать на себя инициативу и гейшам, а он никто даже по меркам учениц — но Рю привстает на носочки и дерзко подаётся навстречу чужим губам, касаясь их в невинном, но таком жаждущем поцелуе, отдавая всего себя в этот самый момент. Сенсей бы очень рассердился, узнай он о таком поведении и о наивных чувствах, что теперь уже точно безвозвратно раскрылись крупными бутонами малиновых пионов внутри.

Подпись автора

Hardly awake I know you're there Feeling your touch I know you care Hiding in dark light — gentle sounds

Мужские руки переползают на талию, мягко и заботливо прижимая к себе — Рю ощущает, как нежное тепло окутывает его с головой, оборачивая точно в одеяло. Его губы сами приоткрываются навстречу чужим вместе с языком, и Рю думает, что это его самый первый поцелуй. Настоящий, красивый и такой чувственный. Его, если и целовали, то рывками пытаясь украсть ласку и неловко пьяно размазывая ту по щекам и подбородку, обдавая неприятным влажным дыханием и вызывая разве что приступ тошноты нежели удовольствия и волнения от первых красивых прикосновений и чувств. А Слуах всё это вызывает, позволяя трепетной и израненой душе, пока что ещё не до конца очернённой тяжкой судьбой низшей проститутки, парить и летать красивым белоснежным мотыльком или же маленьким светлячком со сверкающей жопкой.
[indent] Хотел бы он ответить да! Своими собственными губами и голосом, едва начавшим ломаться в очень низкую сторону, на которую Рю срывался порой очень неожиданно даже для самого себя, и тогда сенсей очень злился, говоря, что ему нужно всегда контролировать свой тембр и не забывать об этом, иначе полетит к чертям весь женственный облик во время выступления.
[indent] Он ответил «да» поцелуем и тем, что сейчас прильнул щекой к чужой груди. И нужно повторить это вслух, но ему страшно. Страшно не за себя, страшно за Слуаха.
[indent] Нельзя так эгоистично подводить этого прекрасного мужчину к его погибели ради какой-то призрачной надежды и мечты убежать вместе с ним. Ну и что, что они едва знакомы. Рю даже всё равно, что будет с ним, если вдруг у них получится и Слуах в итоге бросит его, когда Рю ему надоест. Всё, лишь бы сбежать из этого персонального ада да ещё и с тем единственным, кто так по-доброму отнёсся к нему и даже ничего не попросил взамен — даже, если у них ничего не получится. Вот только нельзя, чтобы у них не получилось, ведь тогда это означает погибель Слуаху. Почему-то Рю казалось, что его самого только очень серьезно накажут, но не убьют. А вот Слуаха наверняка и скорее всего именно это и будет Сакуре наказанием. Самым страшным наказанием — потому что нельзя влюбляться и нельзя верить в то, что однажды его спасут и что вообще кому-то это под силу!
[indent] И Рю молчит, судорожно сжимая свободной рукой ткань накидки, а другой кулёк. Слёзы боли и обреченного отчаяния подкатывают комом к горлу и режут его — ему придётся солгать, чтобы спасти. Но тут Слуах спрашивает про Кровавую Луну, и Рю впервые рад разговору о Главе. Он неуверенно поднимает взгляд на мужчину, отрываясь щекой от его груди, и едва слышно выдыхает.
[indent] — Он… это… это Куроки Ринья, тёмный кицунэ, и под именем Кровавой Луны его знают если не на всех островах, то на этом точно. — Дрожа и чуть запинаясь, ведает он Слуаху, то и дело опуская взгляд на его губы и шею, желая запомнить черты, что вызывают юношеский трепет. — Говорят, его родня — сам Цукиёми. А кто-то говорит, что он и есть убиенный Цукиёми и перерожденный его старший сын, кто когда-то светил в ночном небе вместо отца. Оттого мой клан и подчинился ему, потому что Цукиёми убил нашего неубиваемого владыку…

Подпись автора

Hardly awake I know you're there Feeling your touch I know you care Hiding in dark light — gentle sounds

Так вот оно что… Рю вскидывает несколько удивлённый взгляд на мужчину, а потом тихо вздыхает, вновь опуская, чтобы уже более уверенно взглянуть вновь в чёрный омут и опечаленно произнести.
[indent] — Вы его боитесь… и ненавидите… он и вам сделал что-то, да? Поэтому вы в наших землях? — Рю вдруг поднимает руку, чтобы коснуться ворота накидки, собравшегося складками, и разровнять их на правах избранной женщины, может, даже супруги. — Я вам верю и я очень хочу с вами сбежать. Боюсь я не за себя — мне уже почти ничего не страшно и что странно не страшен Цукиёми… может, потом когда-нибудь я буду его бояться, но сейчас… кажется, что если даже убьют, то сделают свободным… я… когда я пришёл на мост, я размышлял о том, сможет ли утонуть бессмертный демон. Почему-то в отличие от всей своей родни я тоже неубиваем… поэтому… я побегу с вами хоть на край света! — Выдаёт он уже более эмоционально, вновь припадая всем телом, буквально вжимаясь в статный корпус мужчины. — Вы несёте в себе небывалую мощь, я это чувствую. Я чувствую грешные души особенно сильно, когда голоден, а сейчас… сейчас я очень голоден и вы… вы так близко… и такой вкусный… — Он машет легонько головой, отгоняя от себя что-то вроде наваждения, и продолжает, вновь сжимая в пальцах ткань пончо и подтягиваясь на носках к чужим губам. — Я боюсь не за себя. Я боюсь за вас. Уверен, вы можете противостоять им всем и даже богам, но… их так много…. И они просто так не отпустят меня… сам не пойму почему… поэтому пойти с вами будет жутким эгоизмом с моей стороны… потому что… потому что вы запали мне в душу. — В последнем Рю признался твёрдо, уверенно глядя прямо в глаза, хоть внутри всё и клокотало от волнения и одновременно счастья — он влюбился вот так просто, и это такое сладкое чувство, пусть и больно, и страшно, и вряд ли возможно.

Подпись автора

Hardly awake I know you're there Feeling your touch I know you care Hiding in dark light — gentle sounds