– Ты должен ей передать.

Моника лежит на кровати, согнув одну ногу в колене, светлые волосы разметались по высоким подушкам и скрещенными под головой руками. Она такая же, какой Роджер запомнил ее при жизни, – разве что на груди больше нет пятен крови. Господи, я схожу с ума, думает он.

– Не сходишь.

– Я сказал это вслух?

– У тебя на лице написано. Вот такими буквами.

Роджер запускает пятерню в спутавшиеся волосы, и пальцы застревают в прядах.

– Я не твой глюк, – смеется Моника. – Много чести. Хочешь ты в это верить или нет, но посмертие есть. И я есть. А ты думал, я умерла и больше ты меня не увидишь?

Вообще-то, Роджер так и думал. Но, кажется, его сознание решило по-другому, и теперь создает галлюцинации...

– Я могу доказать, – смеется Моника. – Что я существую, что я не плод твоего больного воображения. Оно и правда больное, но я тут ни при  чем... Что наденет Нелли завтра утром?

– Откуда я знаю?

– А я знаю. Она уже подготовила вещи на утро, она часто так делает, – Моника улыбается слегка мечтательно. – Синяя блузка, такая, знаешь, с короткими рукавами и треугольным вырезом, и брюки, темно-серые, как свежий асфальт. И, наверное, какой-нибудь шарфик добавит... шарфик сюда не пойдет, но такой засос не замазать тоналкой... Завтра увидишь и поймешь — я существую отдельно от твоей головы. Тебе-то такое знать неоткуда...

– А откуда тебе это знать?

– Ну... я ее навещаю... иногда, – Моника, словно слегка смущаясь, пожимает плечами, и меняет тему: – Завтра ты ее увидишь, в этой блузке и этих штанах, и поговоришь с ней.

– Она мне не поверит. Даже слушать не станет.

– А ты попробуй, – предлагает Моника, улыбаясь сладко и нежно. – Это в твоих интересах. Иначе я ведь тебя в покое не оставлю, ты же понимаешь?

***

– Ты подумал, что скажешь Нелли? Чтобы она согласилась со мной поговорить?

Моника появляется рядом все также внезапно и непредсказуемо... но в этот раз момент один из самых неподходящих. Струи из душа скользят и по ее телу, но, кажется, кожа не становится розовее от горячей воды. Впрочем, онаженная женщина рядом вызывает у Роджера реакцию, обратную наиболее ожидаемой:

– Да, я думал о Нелли. Только что, – отзывается Роджер, убирая руку с уже неэрегированного члена. – Ты помешала.

***

– Так когда ты поговоришь с Нелли?

Моника сидит на кровати, обняв колено руками, рядом с Роджером. Ее тело снова выглядит почти настоящим, но есть что-то, что не дает ему принять ее за живую. Что-то едва заметное, неуловимое, некая совокупность признаков, которую он распознать не может, но замечает эту чужеродность. Наверное, именно так работает эффект зловещей долины...

– Тебе всё равно, что пить? – интересуется Нелли, открыв дверь без стука и прервав его мысли. – Роджер, отдай Blanc de Bleu, его ждёт гость.

– Я его даже не пил, – отвечает Роджер. – Случайно как-то вышло.

Чтобы достать невскрытую бутылку из-под кровати, ему приходится опуститься на колени. Впрочем, ему все равно на ногах не устоять, потому что Нелли одета – да, в синюю блузу и темные брюки, и Роджеру становится тяжело дышать. Сердце глухо стучит, он шарит рукой по полу – а рядом с ним сидит Моника, получается, действительно существующая, а не бредовая мысль... Одно неосторожное движение – и коснешься ее, Роджеру безумно интересно – и так же страшно – узнать, что он почувствует, когда... если дотронется до такой реальной на взгляд кожи. Его пальцы просто сомкнутся в пустоте? Он ощутит леденящий, как само дыхание смерти, холод? Или и на ощупь она будет казаться настоящей, теплой, почти живой, будто бы из плоти и крови, если не знать, что кровь ее пролилась на парковке заброшенного мотеля, а плоть гниет в могиле роклендского кладбища? Или то, что он почувствует, невозможно будет описать ни одним из известных ему слов?

Ему все же удается нашарить бутылку и вытащить ее, не дотронувшись до Моники. Драгоценное голубое вино он передает Нелли, а та придирчиво осматривает бутылку, смахивая с нее несуществующие пылинки. Сервисная служба в "Полумесяце" работает на отлично, содержа в идеальном порядке не только номера, но и вспомогательные помещения, к которым относится и комната Роджера.

– Пойду заглаживать твою вину перед престарелой невестой, жениху которой ты так и не вызвал такси, – сообщает Нелли, поправляя тонкий темный платок, повязанный на шею с выверенной небрежностью. Ее взгляд скользит по комнате, не остановившись на Монике. – Я прикрою тебя в этот раз, но если так пойдет и дальше, – ты огребешь. Что бы за хрень с тобой не творилась, советую взять себя в руки.

– Я как раз хотел с тобой поговорить об этом, – начинает Роджер. – Это может прозвучать странно, но... В общем, просто выслушай меня до конца, пожалуйста. Это очень важно.

– Важнее, чем твоя рушащаяся карьера? – Нелли разворачивается, бросая через плечо: – Не знаю, о чем ты, но, думаю, мы сможем обсудить это позже.

Роджер провожает ее взглядом, а затем переводит его на Монику. Та лишь пожимает плечами:

– Поговори с ней.

– Это и правда важно, – Роджер выскальзывает следом за Нелли, едва успев захлопнуть дверь. – Это касается Моники, и нам нужно поговорить об этом сейчас...

– Моника? – Нелли останавливается, приподнимает темные брови. – Моника уже никуда не торопится, к чему такая срочность? Зато вот дед у стойки уже заждался, к нему никто не подходит. Где портье?

– Понятия не имею, – отзывается Роджер. – Сегодня даже не моя смена. Нелли, послушай...

– Если ты сейчас что-то с этим не сделаешь, у нас будут проблемы. Я разберусь с вином, а ты – вперёд, займись дедом.

Нелли уходит – в гребаной синей блузке и гребаных серых штанах, Роджер едва ли не забывает обратить внимание, насколько у нее классная задница. Моника смеется рядом, и уходит вслед за ней, а Роджер направляется к новому постояльцу. Портье все так и нет, и Роджер улаживает все сам.

– Мне нужен стандартный одноместный номер, пожалуйста, – сообщает ему дед, и это единственная фраза, которую он произносит. На принесенные извинения отвечает кивком, на вопросы – утвердительными угуканьем и отрицательный мычанием.

Портье Роджер видит уже после того, как провожает дорогого – других тут и не водится – гостя со всеми его чемоданами в его номер. Тот, кажется, бледноват и держится за живот, Роджер, впрочем, сомневается, что сам он выглядит лучше.

– Нелли, подожди! – он догоняет ее на парковке, когда она уже открывает дверь машины. – Нам нужно поговорить!

– Роджер, о чем бы ты не хотел поговорить, – она щелкает ремнем безопасности, – это вполне подождет до завтра.

– Это не я, – устало говорит Роджер, и повышает голос, чтобы Нелли услышала даже через шум заводящегося двигателя, – это Моника, это она хочет с тобой поговорить!..

Роджер просыпается посреди ночи. Ему снился странный сон – будто кто-то напевает песню, высокий девичий голос... или нет, не снился.

– Это просто, это очевидно, так зачем мне жаловаться...

Он нехотя открывает глаза – выключить назойливое радио, телевизор или что еще там, но не тут-то было. Моника не заткнуть простым нажатием на кнопку.

– Два часа ночи, ты охренела?

Моника только фыркает – и продолжает напевать. Роджер мрачно натягивает одеяло на голову, но это его не спасает.

– Галлюцинации меня еще не будили. Дай, блядь, поспать.

– Я не галлюцинация, с какого раза до тебя дойдет? Если тебе нужны еще подтверждения, то пожалуйста. В 307 номере что-то пошло не так с канализацией. Как думаешь, клиенты заметят это до утра или твоему сменщику повезет?

Роджер готов поставить на второе:

– Что-то с канализацией? Что, ныряла в унитаз, как в Гарри Поттере?

– Нет, просто в отеле плохо с канализацией – как и с наемным персоналом, впрочем...

– Съеби к Нелли, – вежливо предлагает Роджер, пытаясь залезть под одеяло еще дальше. – Ты же у нее крутишься.

– Она занята, – огрызается Моника, но петь перестает.

– Я тоже. Я сплю.

– И кто бы говорил про "крутишься"? Ты сам от Нелли не отлипаешь, только она тебя не замечает также, как и меня. Но меня она не видит, а ты просто никчёмный лузер, не способный привлечь внимание девушки. Тебе и раньше ничего не перепадало, а теперь уж точно ничего не будет, потому что она завела себе новую девку, и... – она замолкает, и после паузы говорит тихо и безжизненно, – я думала, Линда – это несерьезно.

– Я думал то же самое про тебя.

– У нас всё было по-другому, – огрызается Моника. Снова пауза. Что-то она зачастила растягивать полночную пытку. – Или мне так казалось. Она же свою дорогую Линду лю-ю-юбит, – бесплотный голос едко, с почти мазохистским удовольствием тянет последнее слово. – Представь себе, влюбилась, как дура, в своего психолога – в профессиональную манипуляторшу и мозгоёбку.

Роджер согласен – Линда поступила крайне некорректно, выведя отношения "врач-пациент" за пределы допустимого. Впрочем, Нелли не дура, а несчастная женщина, чьей уязвимостью просто воспользовались.

– Первое место по мозгоебству – твое, – фыркает Роджер, стягивая ничем не помогающее одеяло. – И ты что – ревнуешь свою...  – запинается он на слове "убийца".

Моника замолкает, ни подтверждая,  ни отрицая сказанного. И даже не начинает снова петь, и в наступившей тишине Роджер засыпает коротким тревожным сном. Когда звонит будильник, Моники уже нет рядом.

***

"Мне нужно с тобой поговорить".
Роджер отправляет очередное сообщение, но Нелли, очевидно, слишком занята, чтобы ответить – или хотя бы прочитать. Впрочем, как и сам Роджер. Консьерж отеля "Белгравия" не имеет времени скучать.

"Ладно. В 20.00 в "Элефанте". Надеюсь, это и впрямь настолько важно, что ты написал уже восемь сообщений".

Нелли даже не представляет, насколько это важно, – думает Роджер. – Настолько, что не дает мне спать по ночам, чуть ли не рыдая в мою подушку.

Интересно, может ли призрак плакать? И будут ли ее слезы мокрыми? Если Роджер не поговорит с Нелли, он имеет все шансы это узнать.

Он прячет зевок: к его стойке вновь спешит очередной постоялец. В 307 номере что-то случилось с канализацией.

***

– Еще один американо. И чизкейк  пожалуйста.

Официант понятливо кивает, забирая со столика очередную пустую чашку с кофейной гущей внутри.

– Мог бы погадать – придет-не-придет, – тихий смешок.

Моника сидит на стуле напротив, красивая и задумчивая, и, наверное, она могла бы быть идеальной девушкой для того, чтобы сидеть с ней в уютном кафе за столиком на двоих и пить кофе, – ну, если бы ее видел не только он.

Вот только Роджеру нужна другая девушка.

Другая девушка опаздывает уже на час.

– Тебя продинамили, — смеется Моника. – С девушками тебе явно не везет. И с Нелли тебе явно ничего не светит.

– Может, и продинамила, – тихо, так, чтобы никто – кроме Моники – не услышал, говорит Роджер. – Но у нас все еще будет. У тебя – уже нет. Ты мертва, и больше не будет ни-че-го.

Он отворачивается, чтобы позвать официанта:

— И счет, пожалуйста!

К "Хиллсайд Пайнс" Роджер подъезжает уже в темноте. Подобно небесному светилу, отель сияет в темноте – окнами номеров, вывеской, ярко подсвеченным входом – гостям здесь всегда рады. Но, возможно, не всем – у отеля Роджер видит полицейскую машину.

– Кто-то натворил делов, – мрачно говорит Роджер идущей за ним Монике. – А мы сейчас будем расхлебывать. Мало мне на сегодняшний день?

Моника не отвечает ничего. Она вообще молчит после того, как они вышли из кафе, где появилась Нелли, просто сопровождает его, смотря куда-то в сторону и упрямо закусив губу.

Она исчезает ненадолго, пока Роджер идет от парковки к отелю. Но стоит ему только облегченно вздохнуть, как Моника появляется снова уже у двери:

– Да уж, отдохнуть тебе вряд ли удастся, – и ее голос сочится сарказмом.

Интересно, можно ли пришибить ее этой тяжелой дверью, если отпустить ее?

Вопреки словам Моники, в отеле тихо. Портье спокойно стоит за стойкой, консьерж тоже на месте. Холл пуст – постояльцы, наверное, уже разбрелись по номерам – и чист, никаких следов происшествия.

– Что-то случилось? – спрашивает он у сменщика.

– Нет, все в порядке, – отвечает тот,  нахмурившись.

Может быть, что-то произошло днем? Неважно. Роджер просто рад, что ситуация решилась до его возвращения, и теперь он может упасть на кровать – и вздремнуть минуток так шестьсот.

Вместо этого через десять минут полиция Эврика-Спрингс выводит из его из отеля через черный ход, в наручниках и ахуе.

– Да в чем меня обвиняют? Я ничего такого не делал!

– Вообще-то делал, – мурлычет Моника, тоже садясь в машину. – Ты скрыл улики и помешал расследованию моего убийства, помнишь? А то, как ты получил деньги со вдовы Джефферсона, когда заявил, что это ты от меня избавился, помнишь? – она улыбается ядовито и радостно, словно для нее нет большей радости, чем видеть Роджера в наручниках.

Была бы она также рада видеть за решеткой Нелли?

В участке Роджер, воспользовавшись правом на звонок, взывает к помощи самого близкого человека:

– Нелли, меня арестовали и мне нужен адвокат, – он не тратит время на приветствия, расспросы о самочувствии и вопросы типа "какого черта ты не пришла".

– Я не работаю pro bono. Ты сможешь позволить себе заплатить за мои услуги?

– Да, – отвечает Роджер, не вдаваясь в подробности. Он заплатит ей – разговором о Монике, рассказом о том, что мир внезапно оказался не таким, каким он им казался, и что то, во что они не верили, существует.

– Тебя обвиняютвкражесовзломом, – Нелли говорит быстро, и слова, все до единого неприятные, сплавляются в цельнометаллический ком и колотят изнутри по сводам черепа.

– Что?

– Спарроу – вчерашний дед – обвинил тебя в проникновении и краже с отягчающими обстоятельствами, якобы ты две недели назад ограбил его квартиру и ударил по голове жену. Она выжила, но находится в больнице. Он считает, что ты пришёл грабить, а бабку ударил, потому что она проснулась. Это не так плохо для нас, хуже, если было бы наоборот. Неважно, как было на самом деле, постарайся, чтобы Спарроу не изменил своё мнение.

– На самом деле я вообще этого не делал! Не грабил я никого, и никого по голове не бил! – часть про проникновения в чужие жилища Роджер деликатно опускает.

– Я смогу приехать только завтра, без меня ни в чём не признавайся, не давай показаний и никому ничего не говори. Ничего не трогай – не позволяй взять отпечатки. Никто, кроме управляющего и сменщика, не знает, что тебя арестовали: я убедила копов забрать тебя со двора и не поднимать шум. Мы обязательно расскажем, что ты не виноват, – соглашается Нелли со знакомой интонацией: таким голосом она убеждает экзальтированных старух и пьяных бонвиванов в том, что верит им. – Но Спарроу уверен, что это ты. Ты в беде.

***

– Кажется, ты влип, – смеется Моника.

Роджер не отвечает ей, только сильнее ссутуливается на жесткой скамье. Какого хрена происходит? С чего они вообще решили, что он на кого-то напал? Роджер пытается вспомнить, что он знает об этой супружеской паре – но, кажется, они никогда не были знакомы. Так какого черта?! Неужели он все же сходит с ума?

– В свое время ты сделал все, чтобы я оказалась в тюрьме, – усмехается Моника, и, оторвав взгляд от колен, Роджер видит ликование на ее лице, – и вот как теперь все обернулось? Теперь уже ты преступник, и что тебя ждет? Вряд ли что-то хорошее.

Роджер трясет головой, отгоняя дурные мысли. Две недели назад, а также ранее и позднее, он каждую ночь проводил в "Хиллсайд Пайнс", либо за работой, либо во сне, камеры наблюдения легко подтвердят, что он не покидал отеля. У него есть алиби и прекрасный – он чувствует прилив благодарности – адвокат (и, по совместительству, прекрасная женщина). Но вслух он шепчет другое:

– Будешь рада, если я сяду? На десять, двадцать, тридцать лет? – Роджер шепчет едва слышно, и копу  за решеткой, что смотрит на него неприязненно, его не услышать, а рядом с ним никого, кроме Моники, нет. – Интересно только, как ты собираешься в таком случае поговорить с Нелли... Будешь стоически ждать, пока я выйду?

Моника меняется в лице, и Роджер сам едва удерживается от злого смеха, наблюдая, как ликование сменяется растерянностью, страхом и обидой.

Моника никогда бы не обратилась к нему за помощью, будь у нее выбор. Но она крутится рядом с ним и требует, требует поговорить с Нелли, а значит, у этого доставучего – но, выходит, и вправду существующего, а не мерящегося его больному воображению – создания нет другого кандидата на роль переводчика с бесяче-мертвячьего на человеческий язык.

У него есть еще вопрос к Монике – но он задаст его потом, а пока глаза слипаются в пустой клетке, и Роджер погружается в сон.

Твою ж мать.
Время идет лениво и медленно, растягиваясь, как жевательная резинка, в этом лишенном красок мире. Здесь нет ничего, кроме раздумий, долгих и тягостных.

– Ты влип, – смеется Моника.

– Каково это, быть на моем месте? – спрашивает Моника.

– Ты выглядишь грустным, – усмехается Моника.

Роджер не вступает с ней в разговор. Он переходит на режим энергосбережения: сохранять спокойствие и не тратить силы. Наверное, у него получается. 

Даже когда мерзкий старикан Спарроу, постоялец отеля, просит его покрутиться перед ним. Вспомнил, как в молодости выбирал проститутку на улице? Ну так эти времена для него явно прошли, дед чуть не разваливается на части. Суте... коп чуть ли не ржет от всей этой картины.

Так и не определившись, снимать или нет... то есть Роджер это влез к нему в дом или нет, старикан уходит, предварительно потрепав его по плечу. Вообще-то это незаконно, но... Роджер просто хочет домой. И он точно знает, что он не грабил престарелых супругов, жаль, что не может вложить это знание в остальные головы.

Впрочем, есть же еще кое-кто...

Вернувшись в камеру, Роджер спокойно садится и ждет. Он не знает, долго или нет, время здесь идет совсем по-другому. Он просто терпеливо ждет, пока не слышит знакомый смешок, и Моника садится рядом с ним.

– Знаешь, я узнала кое-что, – говорит она. – У старикана, оказывается, сын – наркоша. Он думал, что это он ограбил его дом, а потом решил, что это ты. Но его жене вроде как кажется, что это был кто-то другой, и он снова думает на сына.

– Это его сын сделал? – спрашивает Роджер, и в его речи впервые за долгое время появляется слабая тень интереса.

– Откуда мне знать? – пожимает плечами Моника. – Меня там не было. Он говорил с сыном по телефону, а тот переводил все темы на деньги – дай, мол, в долг. Даже когда старикан рассказывал ему про маму.

– Они должны отработать эту версию, – интерес крепнет. – Если все так, то он один из основных подозреваемых... Послушай, – переходит сразу к делу Роджер, – если ты хочешь поговорить с Нелли, тебе нужна моя помощь. А для этого ты должна рассказать, что это не я напал на бабку.

– Ты нанимаешь меня своим адвокатом? – фыркает Моника. – Много чести.

Скоро он встретится с Нелли, и все закончится. Роджер ходит по камере, меряет шагами, движется все быстрее и быстрее, почти мечется, как тигр в клетке, и но мысли в его голове еще быстрее. Он прокручивает варианты – что сказать и как сказать. Это очень, очень важно.

— Нелли, есть кое-что очень важное, что ты должна узнать, — начинает он сходу, едва Нелли успевает сесть; терпение его почти на исходе. Моника садится рядом с Нелли, и лицо ее, наверное, выглядит таким же напряженным, как у Роджера.

— Ты решил признаться?

— Не в том, в чем меня обвиняют, этого я не делал, — нетерпеливо тараторит Роджер. — Я вижу кое-что... необычное, и я бы сам себе не поверил, но мне... доказали, что это — реальность.

Нелли не выражает заинтересованности:
— Хочешь съехать на психиатрию? — спрашивает она. — Ты должен играть убедительно, проверять тебя будут долго и серьёзно.
— Нет, это происходит на самом деле. Я не сошёл с ума, Нелли, – Роджер прикрывает глаза, пытаясь собраться с мыслями. Какие подобрать слова? Ему нужно донести до Нелли, что... Надо объяснить так, чтобы она поняла и поверила...

— Видения злые или добрые? — спрашивает Нелли, прерывая его раздумия. — Может, это твоя совесть?

Роджер бы рассмеялся, если бы ситуация не была настолько значительной. Моника злая или добрая? Вопрос, на которого у него нет ответа. Единственное, что он знает точно – она не заслужила того, что с ней произошло.

— Это не видения. Это человек. Моника. Помнишь Монику?

— Мою Монику?

Произнесенное имя заставляет Монику встрепенуться, и ее глаза кажутся Роджеру такими... живыми. Надеющимися. Темной волной накатывает полузабытая ревность.

— Да, — стараясь не поддаваться эмоциям, кивает Петерсон, — и она сейчас здесь, она говорит со мной и... и она хочет поговорить с тобой тоже.

— Что она мне говорит? – скептически спрашивает Нелли.

– Я скучаю по ней, – говорит Моника, она сидит к Роджеру вполоборота, не отводя взгляда от  лица своей... кто она ей теперь?

— Она скучает по тебе, – послушно повторяет Роджер. Волна накатывает – снова и снова.

Видимо, это не то, что Нелли ожидала услышать, и реагирует она совсем, совсем не так, как хотелось бы Роджеру.

Он стоит рядом с Моникой, серьезной и молчаливой, и наблюдает за тем, как убийца Моники скрывается за решеткой.

***

– Тебе нужно бежать, – говорит Моника, и ее непривычно серьезный голос разрушает многочасовую тишину камеры.

Роджер поднимает глаза на нее, и, кажется, она совсем не шутит.

– Выкопаешь мне подкоп?

– Если бы я могла держать в руках лопату, то могла бы и карандаш держать и ты не был бы мне нужен. Писала бы Нелли любовные записки помадой на зеркале – вот бы та блондинистая дура визжала...

– Здесь нет лопат, – зачем-то уточняет Роджер. – Копать надо ложкой.

С одной стороны, побег – автоматически подпись в том, что это он ограбил бабку и отпиздил дом. С другой стороны, вариантов у него нет. Опознание онлайн не прошло успешно; ждать очного опознания, когда потерпевшая выйдет из больницы, он будет очень, очень долго. Впрочем...

– Достань мне его номер, — говорит он Монике. – Старика Спарроу. Хоть это ты можешь?

Обернувшись, он уже не видит Монику рядом.

***

– Добрый день, это Роджер Петерсон, — вежливо говорит он в трубку. Коп наблюдает за ним со скукой, Моника – с интересом. Пока собеседник молчит – то ли охуел от звонка, то ли просто в силу возраста соображает со скоростью улитку, Роджер продолжает: – И я бы очень хотел доказать свою невиновность в данном преступлении. Возможно, если бы могли провести опознание в больнице, вашей супруге было бы проще... сделать выводы.

– Я подумаю, – и гудки.

Ну блядь.

***

В больницах Роджеру раньше не нравилось, но теперь это – глоток свободы. Много людей, нет решеток, двери не заперты и воздух – воздух совсем другой, и рядом всего один коп, молодой, явно моложе самого Роджера. Кажется, пора сделать еще пару глотков.

– Мне нужно в туалет.

Роджер не очень-то верит в то, что старуха скажет, что это точно был не он. Шутка "врет, как свидетель" – нихуя не шутка. Скорее, это будет примерно как: "вроде не он, но, наверное, он, но не очень похож, но вы все же посадите его на всякий случай". Нет уж. Роджер должен доказать свою невиновность.

В туалет его спокойно отпускают одного, и Роджер сразу понимает причину. В это крошечное окошко под потолком мужчине тридцати лет ни за что не пролезть. Твою ж мать...

– Ну что, пойдем, — встречает его у двери коп, – ее палата номер 215.

Они идут по длинному коридору мимо людей в светлых костюмах и больничных халатах, куда-то сворачивают, пока не оказываются в небольшом холле. Роджер глубоко вдыхает – вся его надежда в этот миг на бабку.

– Здесь! Смотрите, здесь!

Вопль проносится по холлу, а издавший его мужчина, до этого смирно лежавший на каталке, вскакивает и пытается с нее спрыгнуть. Глаза дико сверкают из-под спутанных полуседых прядей, он отталкивает пытавшегося удержать его врача так, что тот падает на пол.

– Вот, вот там!

Роджер видит, как тычет пальцем куда-то в пустоту – для всех, а для него – в Монику. Та смотрит на него расширенными глазами:

— Ты меня видишь?

— Уходи! Уходи! Про-о-очь! Уйди!

Мужчина уже немолод, но еще силен, и двоим мужчинам не удается его скрутить. Он бросается в сторону Моники – та уворачивается и от него, и от бегущих в их сторону людей в голубых костюмах. Полицейский растерянно крутит головой в стороны.

Сейчас – или никогда. Роджер бросается в сторону – и вовремя, иначе дед бы врезался в него, и бежит, поворот, еще поворот, и вот уже двери, он бросается на улицу и бежит так быстро, как может.