В какой же момент всё покатилось к чертям? Много раз он перебирал в голове все варианты разной степени возможности – даже те, которые могли стать лишь воплощением шизофренического обострения – и понимает, что не может сказать точно. Очень многие, но далеко не все красные нити, растянутые на пробковой доске, заменившей ему сознание, стягивались ко дню, когда его впервые поцеловала в губы девчонка, чьего имени он даже уже не вспомнит, даже если откроет выпускной альбом на странице своего класса. Ему было неприятно и мокро, ему не понравилось и то, как из него выбило дух, когда эта дрянь залезла на него, пока под спиной хрустели синтетикой спортивные маты, а в голове – стеклянные мысли о том, что девочек бить нельзя. Бить – понятие растяжимое, какие-то девчонки считали ударом простой тычок в плечо и торопились нажаловаться завучу, приписывая к этому множество стрёмных небылиц: залез под юбку, пытался поцеловать, может, даже изнасиловать. Неважно, сам процесс, в конце концов, не был так уж и неприятен по сравнению с тем, что случилось после. Вставший в дверях увалень, претендовавший на спортивную стипендию в университете Лиги Плюща и на то, чтобы присунуть особе, лихо оседлавшей бёдра школьного задрота, имел свой взгляд на то, как надо решать вопросы. Итог – сломанный нос, трещина в основании “восьмёрки”, которая спустя месяц отозвалась абсцессом, удалением и соответствующим лечением, а также спёртое дыхание из-за рёбер, на которых даже сейчас видна небольшая вмятина; похоже, те были сломаны, но неверно срослись. Многое указывает на этот самый день, когда его возлюбленная Луна перестала для него сиять, вот только Токи никак не удавалось даже спустя столько лет собрать весь состав преступления.
[indent] Жизнь превратилась в нескончаемый ад из догадок и страхов, размышлений и недомолвок, а если точнее, разговоров, которые смысловой нагрузкой укладывались в ёмкое “иди нахуй, Токи”. Он не знал, чем такое заслужил – нет, не знал, но мог догадываться, постоянно пережёвывая в своей голове мысли о том, что он сделал не так, о том, что происходит такого у Рэна, о чём он не хочет говорить, а также о том, что ничего уже нельзя исправить. Если у Токи и был персональный ад, то он состоял из догадок и подвешенности, которая очень скоро переросла в перманентную тревогу – как будто ему дали автомат во вьетнамских окопах и сказали бежать под свист артобстрела над головой, которому не было конца. И всякий раз, когда его охватывали состояния, похожие на психоз или переход в сумеречное сознание, его неизменно возвращало к одной мысли – Рэн знает. Рэн всё понял, осознал, насколько отвратительный извращенец его старший брат, у которого моментально вставал его хер и прилипал к животу, стоило только младшему ненавязчиво прижаться к Токи со своими тёплыми объятиями. Тёлыми и самыми любимыми, любимыми настолько, что перед глазами иногда вставала серая мутная пелена, а фантазия рисовала образы, как нежное тело, гибкое, благодаря тренировкам айкидо, извивалось под ним в позе раком на детской кровати Рэна. Или на кухонном столе… Или в школьном туалете, блять!..
[indent] В какой-то момент всё дошло до того, что Токи кончил прямо в трусы, когда Рэн прижался к нему однажды слишком крепко, слишком трепетно и доверчиво, слишком сексуально для подростка, и тогда стыд, позор и вина, от которых хотелось прямо тогда провалиться под землю, съёжиться, раствориться и перестать существовать, задушили его так, что пришлось сдерживать мелкие крупицы слёз. Тогда он попросил прощения – Токи старался, чтобы голос не дрогнул, но не вышло, и сожаление всё же наложило свою тень на его слова. В трезвости отхлынувшего внезапного оргазма и под влиянием этих чувств, отзывавшихся в давящей грудине невротической тахикардией, он понимал, что Рэн даже не пытался к нему подкатывать и ничего подобного он, наверняка, даже не замышлял проворачивать. Только не с ним, со старшим братом, которого он любил и уважал, которому доверял свои секреты и самого себя – чтобы однажды отобрать себя у него. Токи бы солгал, если бы сказал, что не злился на младшего – в конце концов, он всего лишь человек, который и без того старается держать себя в руках ради единственного, кого он по-настоящему любит вплоть до самоотречения – но решил, что злостью тут не сработаешь и старался вывести Рэна на диалог. Старался, впрочем, было ключевым словом – после очередного потока ругательств Торкель, кажется, впервые повысил на брата голос. На своего брата, на своего возлюбленного, на свою милую, капризную, но самую лучшую на свете Луну – которая теперь кусала его своим холодом так, что хотелось разбить кулаки об стену из-за скопившейся оголтелой дури. Тогда он сидел ночью под дверью, шёпотом прося прощения, пока мать не выгнала его спать, разбуженная праздными шатаниями – разрешения конфликта так и не произошло и ночь Токи провёл без сна.
[indent] Это невозможно было выносить – со стороны, может, выглядело так, будто Токи сдался, решив собрать манатки и свалить на историческую родину, сведя общение с семьёй к минимуму, но парень знал, что он вернётся. Что не сможет долго без Рэна, который был не просто его первой и единственной любовью, но и лучшим другом, товарищем и опорой, без которой существование в этом мире казалось в корне бессмысленным. Он решил, что сможет встать на ноги, сможет заработать себе имя и денег, даст им обоим время, чтобы всё обдумать и чтобы так внезапно и необъяснимо разразившаяся между ними буря успокоилась – тогда он вернётся и, может, наконец, сможет добиться от брата ответов на все его вопросы. Может, даже вымолит у него прощение и отпущение всех грехов, и этой надеждой Торкель жил, находясь от Рэнмо на другом конце земного шара.
[indent] Обучение органному мастерству, дополнительные факультативы, занятие спортом и бухло – очень много бухла в те свободные часы, которые не удавалось забить никаким из дел в его плотном графике. Все мысли – о Рэне, все сыгранные ноты – для Рэна, каждый набранный грамм мышц под ровной бледной кожей, которой можно было по-настоящему хвастаться – для него, всё только для него. Отношений не наклёвывалось или же Торкель даже не замечал подкатов ни о одного из полов – крыша, откровенно говоря, ехала и дрочка не помогала, порой даже казалось, будто пустой бездушный брызг спермой в душевой слив лишь сильнее подкашивают его психическое здоровье. К этим истязаниям тела прибавились модификации – сначала соски, а потом наскоком член – решение было принято в состоянии, похожем на горячку, хоть Токи не пил; лишь снова думал о своём возлюбленном, который не отвечал ни на сообщения, ни на звонки. Но как только всё зажило, жизнь Торкеля вернулась обратно в этот порочный круг – и какая-то безумная часть его личности, котора, возможно, называется интуицией, заставила его скачать приложение для гей-знакомств.
[indent] Он специально расставил фильтры поиска – местоположение: США, происхождение: японец. Лицом не светил, в качестве аватара – смазанная фотография нижней части лица, раскрашенной корпспеинтом, как будто Токи надеялся, что если Рэн и сидит в этом приложении, то сможет каким-то образом заметить его, выделить и, может, даже признать. С чего вдруг младший должен здесь сидеть – Торкель не мог сказать, в конце концов, Рэнмо не показывал признаков того, что он гей, в отличие от самого Торкеля. Но его мозг уже разжижался в кашу, так что невнятность действий и логических цепочек привели его туда, куда привели – к аккаунту со всеми обозначенными параметрами. И большой палец сам собой свайпнул вправо – так и началось внезапное общение, которое очень скоро обратилось для него одержимостью на грани с тотальным сумасшествием.
[indent] Отчего-то он точно знал, что это – Рэн. Его Рэн и только его шарахается по сраным рассадникам дикпиков и ублюдских подкатов, на которые без слёз испанского стыда не взглянешь – очень скоро было принято решение завести ещё один аккаунт на случай, если братику захочется разнообразия с кем-то ещё. Что же, будет ему выбор без выбора – создать новую, непохожую на себя личность оказалось несложно, по крайней мере, приобретение нужного реквизита в виде чёрных рубашек, строгих штанов и лаковых туфель не ударило ни по энергетическому запасу Торкеля, ни по его бюджету. Более того, весь этот маскарад вдруг придал ему сил – или же это его расстройство перешло в самую настоящую маниакальную фазу? Он не знает наверняка, но пользуется моментом и выжимает из себя всё, пока позволяет его расшатанная психика.
[indent] Дистанционно Токи старается обволочь брата своим маниакальным обожанием – ласкает комплиментами, дарит ему свою похоть, держит незримо за руку, пока ему плохо из-за наркотических отходняков или моральной боли; в такие моменты Торкелю становится больно вместе с ним. Он меняет голос, понижая тональность при помощи программы на смартфоне – впрочем, после посещения занятий по вокалу управляться со своим тембром для него не составляет никакого труда и скоро Токи перестаёт прибегать к помощи приложения, предпочитая дарить Рэну свой хоть и немного изменённый, но настоящий голос. Слушая его вздохи, впитывая всеми фибрами его слова, от которых на хребте встала бы дыбом шерсть, если бы у Токи она была, он понимал, что это его любовь, что это он – тот единственный, кого хотелось трахать дни и ночи напролёт, кого хотелось вылизывать и носить на руках, оставляя метки укусов, кричащих, кому принадлежит это живое произведение искусства. Он рассказывал, как мог бы пробраться к нему в комнату через окно и выебать, пока тот спит – или делает вид, что спит – как мог бы украсть его посреди бела дня у всего мира, как мог бы хорошенько отшлёпать за то, что парень иногда его игнорирует. И это попеременно с обоих аккаунтов, сгорая от ревности к самому же себе в моменты, когда Рэн делал шаг навстречу своим загадочным незнакомцам – значит, прислать фотку непонятным блядунам из обоссанного приложения у него время есть, а ответить брату, который за него переживает и хочет поговорить, нет? В его воспалившемся сознании, тем временем, не особо укладываля тот факт, что этими двумя блядунами был именно он – таким, каким он являлся на самом деле, если сбросить с себя роль любящего целомудренной любовью старшего братика. Хотя, трахнуть милого младшего, будучи даже в такой роли, кажется чем-то особенно пикантным. И в последний раз, когда Рэн на пьяную голову предлагает скинуть адрес, чтобы незнакомец из интернета прилетел к нему, точно амур, Торкель проявляет настойчивость – давай же, скажи, где ты живёшь, в прилечу, мне не сложно. Я найду тебя, я буду рядом, я согрею и сделаю всё, что ты ни пожелаешь – и когда ответа на все эти увещевания не последовало, он решает взять ситуацию в свои руки. И поэтому он прилетает назад, даже не предупредив о возвращении.
[indent] Интересно, и на что он надеялся? Что по возвращению брат бросится ему в объятия и сыграет на гитаре также как играл своим двум любовничкам? Впрочем, на гитаре он чуть было не прогорел – ведь, как оказалось, дома у Рэна не было никакой гитары и музыкой он наотрез отказывался заниматься, лишь фыркая на Токи и плюясь ядом. И зачем он врёт ему о том, что больше не играет, ведь он находил его музыку на видеохостинге, хоть у профиля, её выкладывавшего, и не было никаких опознавательных знаков, что это был именно Рэнмо. Токи, в очередной раз, просто знал, что это младший – и в очередной раз критическое мышление, которым он гордился со своего раннего подросткового возраста, давало сбой в пользу психопатически настроенной интуиции. Вероятно, со стороны всё выглядело прилично и адекватно: вкусные завтраки по утрам – пошёл нахуй – предложения вместе пойти куда-нибудь – пошёл нахуй – пожелания спокойной ночи – игнорирование или традиционное пошёл нахуй. Каждая фраза впивалась в сердце ржавой булавкой – Токи понуро кивал и закрывал за собой дверь, извиняясь и обещая больше не мешать, хоть в голове так и рисовались образы, как он хватает Рэна за загривок и, с силой вжав в стену, сминает его капризные губы поцелуем, пока иссочившийся член с двумя крупными бусинами пирсинга потирается между его булок сквозь слои одежды; но у Рэна есть два ублюдка в интернете. И когда штурмовать реальность больше не хватает сил, Токи идёт в этот самый интернет.
[indent] Очередное утро, очередная дрожь в руках и тошнота – Токи готовит блинчики с черничным джемом, зная, что не прикоснётся к своей порции, поскольку от одного только вида еды к глотке подкатывает мерзкий ком. Рэнмо спускается, являя собой воплощение грозовой тучи – Торкель пытается улыбнуться, но не находит взгляда брата и отворачивается к раковине, занимая себя мытьём посуды. На столе напротив места, где сидит Рэн, тарелка с пухлыми блинами, которая как бы предназначалась Токи, но он не успевает сесть за стол, чтобы разделить этот завтрак с младшим – тот управляется с едой слишком быстро, и когда Токи разворачивается, чтобы спросить, хочет ли Рэнмо на ужин тако, занимается скандал, чьего содержания он даже не помнит. Голову наполняет лишь грохот хлопающей входной двери.
[indent] Тарелка с блинами летит в стену, затем та, из которой ел Рэн – кажется, что дом взорвался треском битой керамики, но, наверное, Торкелю так только кажется – его чувства выкручены в абсолют, и вместе с этим звуком в голове рисуются картинки, как он с таким же грохотом валит брата на пол, чтобы впиться в его невероятно красивую шею поцелуем-укусом. Джем стекает по стене вместе с блинными ошмётками – ярость не уходит, лишь немного спускается пар ниже опасной точки кипения. Торкель успевает смыть со стены основное – бледно-фиолетовое пятно всё равно не оттирается и Торкель плюёт на это, выбрасывая крупные осколки тарелок в толстый мусорный пакет.
[indent] Он старается занять свои мысли чем-то отвлечённым и не думать о том, куда пошёл Рэн, что он делает сейчас и с кем – будучи таким невероятно красивым даже в свои мрачные дни – но вдруг его телефон разрывается мелодией входящего вызова. И звонил ему, но не ему Рэн. Внутри вновь вспыхивает волна слепой ярости – хочется поднять трубку и заорать своим настоящим голосом, чтобы он тоже шёл нахуй, но, поколебавшись несколько мгновений, смахивает вызов, капризно отклоняя его. Складывает руки на груди, кусает губы, жмурясь от того, как больно скребут на душе кошки, и руки сами собой судорожно берут телефон, снимают блокировку с экрана и нажимают на нужный контакт.
[indent] – Привет, – произносит Токи, меняя тембр, включая своё мягкое добродушие, – извини, неудобно было. Как ты?

Отредактировано Torkel Kittelsen (11.05.2023 23:42:30)

Какофония звуков всё ещё отражается эхом в его голове – крик Рэна – звон посуды – крик Рэна – хлопок двери по косяку – крик Рэна – звонкие гудки в динамике телефона – и собственный задушенный крик в кулак, бьющийся стеклом и втыкающийся в мозг. Наверное, если бы моральная боль могла причинить реальный вред, его собственные внутренности вываливались бы из вскрытого брюха – отчего-то всё холодеет внутри, когда Рэнмо отвечает на другом конце провода с такой интонацией, будто Токи – а если точнее, его виртуальный ёбырь – ему чем-то обязаны. От этого голоса та буря, что всё ещё вьётся в грудной клетке вихрем из колючей проволоки, плюётся кислотой, кусается, подначивает нагрубить или вырвать чужое сердце и растоптать также как Рэн топчет его. Прыгает на нём, как на батуте, подпаливает из газовой горелки, чтобы потом окунуть в жидкий азот – твою же мать, да за что?! Этот вопрос бьётся у него в голове, пока центральная нервная система пытается из последних сил сдерживать истерическую агонию и, невзирая на все мигающие знаки перегрузки и психической опасности, вслушивается в то, что говорит ему Рэн на том конце телефонного провода. Заданный вопрос немного протрезвляет, но совсем немного – прикрыв глаза и запустив пятерню в волосы Токи, коротко, но шумно выдохнув, отнимает телефон от уха и смотрит на панель оповещений в верхнем углу экрана. Действительно, пропустил несколько сообщений с вложениями – причём, чего он совсем не ожидал, для всех его трёх ипостасей, в каких он представал в интернете. Что-то тёплое прокатилось по нутру – надо же, он написал и ему, Торкелю; может, там слова извинений? Или просьба приготовить что-нибудь особенное, которую Токи мог легко принять как первый микро-шаг к примирению?
[indent] – Нет, не видел, телефон стоял на беззвучном. Сейчас посмотрю, – игриво мурлыкнув на последнем слове, пробасил не своим голосом Торкель, но когда он выдвигает пальцем панель оповещений, то жмёт не на подставной аккаунт, с которого общался сейчас с Рэном, а на входящее сообщение, предназначенное для него лично. И когда он видит то, что прислал ему младший, внутри всё ненадолго затихает, застопориваясь со звуком системной ошибки и вылетом “синего экрана смерти”.
[indent] – Ого, пупсик, – присвистнув, едва ли не сквозь зубы с напускным хозяйским удовольствием отзывается он, когда жмёт на вкладку фейкового аккаунта в приложении и прочитывает сначала сообщение, а после видит и фото, которое по настроению и намерениям явно отличалось от того, что Рэн прислал ему лично. Здесь – подчёркнутый стояк, предназначавшийся не ему, здесь – голод и страсть не по нему, а по какому-то уёбку с таким голосом, как будто он дрочит на своё отражение в зеркале прямо сейчас. С таким психическим давлением недолго и диссоциативное расстройство поймать – хорошо, что Токи хоть не пытается пока что самому себе морду набить, ведь он уже ненавидит и этот искусственный голос, и эти атрибуты успешного самостоятельного мужика, и даже собственные волосы, когда приходится заплести их в косу.
[indent] – Вижу, ты, действительно, о-о-очень голодный… – голос вдруг спотыкается – нет, Оскара за главную мужскую роль в этом театре жизни ему не видать и прямо сейчас небесный режиссёр самодурственно хлопнул бы в ладоши и потребовал немедленно переснять испоганенный дубль, но у Токи есть спасательный круг – кнопка выключения своего микрофона.
[indent] – Ох я бы тебе, блять, и напихал, голодный он! Говнюк ты эдакий! – на другом конце провода у Рэна лишь тишина – возможно, думает, что связь прервалась, но его замешательству не суждено продлиться больше этих нескольких секунд, ведь Торкель, слегка выпустив пар, возвращает себе самообладание и даже улыбается в трубку, когда снова включает микрофон.
[indent] – Алло? Ты здесь? – деланно спрашивает он с потерянностью, и когда слышит, что связь снова установлена, продолжает.
[indent] – Я так соскучился, знаешь, но… – Токи опускает взгляд вниз, чувствуя, как носок увлажняется и не понимая, отчего – неужели, ненароком на ошмётки джема наступил? Но когда поднимает ногу подошвой ближе к себе, то понимает, что наступил на осколок тарелки и даже не заметил.
[indent] – Ты не против, если я минут через пять перезвоню? Надо найти место поукромнее, сам понимаешь, в офисе даже у стен есть уши, – размеренно спрашивает Торкель с таким тоном, что заранее знает, что ему не откажут. Он здесь задаёт правила игры – по крайней мере, сейчас ему так хочется – и, едва дождавшись согласия Рэна, коротко посмеивается.
[indent] – Спасибо, мой хороший. Твоё ожидание будет вознаграждено, – как именно – он пока не знает, но решает, что что-нибудь придумает – а пока он торопливо жмёт на кнопку отбоя и, матерясь и поджав ногу, как раненая утка, прыгает в сторону гостевой ванной, стараясь не заляпать кровью всё обозримое пространство.
[indent] В ванне он стягивает носок – порван, разумеется, и как он только проморгал? – и закидывает свою ногу в ванну, включая кран с холодной водой. Прозрачные потоки открашиваются розовым – боли так почему-то и не приходит, хоть обида и злость в груди всё же немного утихают, ведь фокус внимания его тела переключается на неожиданно крепкий стояк, появившийся, едва Токи открыл смазанную фотку от брата, адресованную ему. Он может потом сколько угодно врать, что сделал это случайно – вроде как, всё на это и указывает – может, даже сказать, что ошибся чатом и эта фотография была предназначена другому, но Токи отчего-то точно знал, или, точнее, знала его взвинченная паранойя, что это было сделано специально, чтобы позлить, чтобы заставить что-то зашевелиться в груди. И у него, чёрт возьми, получилось – а он хорош, у Токи даже яйца побавливают не только от возбуждения, но ещё и от иллюзорной хватки чужих крепких пальцев, всегда так хорошо управлявшихся с гитарными струнами.
[indent] Он открывает другой чат, самый первый, заведённый с Рэном, в котором он предстаёт в роли норвежского блэк-метал музыканта, живущего на севере страны. Даже характерный акцент умудрился подделать и отточить так, что местные лишь диву давались, как рождённый американцем чувак смог так легко вклиниться во все тонкости произношения. Увидев идентичный текст сообщения, а также вновь увидев очертания красивого крепкого члена – аж рот слюной наполнился – Торкель с лёгким злорадством покачал головой, почувствовав, как становится хорошо от мысли, что Рэну на своих интернет-мужиков, в общем-то, плевать и он не растрачивает силы на особенный эксклюзив. У части, отвечающей за роль норвежца, что-то неприятно и ревниво заёрзало, на что Токи осклабился – так-то, блять, нечего зариться на того, кто не твой!
[indent] Чуть убавив интенсивность льющейся воды, Токи нажимает на кнопку вызова от лица норвежца и, спустя гудки, с ленностью растягивает:
[indent] – Здорова. Вот это да, чел, аж в ванную пришлось бежать, – хамовито усмехается он, поплюхав для убедительности чуть занемевшей ногой под струёй холодной воды, и, не удержавшись, взял себя за член сквозь свои лосины для бега. Прошипел сквозь зубы – наконец, не играя, а демонстрируя своё истинное возбуждение, и плотоядно улыбается.
[indent] – Извини, что сбросил. Но сейчас – весь твой, – голос скатился до такого низкого тембра, что был на грани перехода в технику экстремального вокала – Токи любил так играться со своим голосом, но делал это нечасто и совсем легко, чтобы не выглядеть совсем уж идиотом.

Теперь, когда они с Рэном рядом, изображать из себя того, кем Токи не является, становится сложнее. Когда они вместе, этот шизофренический театр одного актёра превращается в какой-то фарс, в котором роли исполняются с лёгким нервным переигрыванием из-за переживаний, что его раскусят, как горькую пилюлю, а потому все яркие черты каждого из интернет-ублюдков обрастают некоторой глянцевой показушной пластиковостью. Или, может, Токи неосознанно специально подставляет этих двух? Делает так, чтобы если и не быть раскрытым, то хотя бы чтобы Рэну надоел этот блядский цирк и он, наконец, забросил это баловство, вылез из наушников и, посмотрел уже в упор на того, кто ради него совершил такой огромный жизненный крюк – в конце концов, не каждый может похвастаться блестящей учёбой за границей. Токи даже мечтал о том, как он вернётся в Штаты, помирится с братом и предложит поехать в Норвегию с ним – даже показал своё любимое тайное место в лесу, сопроводив это робкими мечтами о том, как бы он хотел Рэну это место показать… Чтобы потом от лица норвежца написать ему, как хотел бы хорошенько его трахнуть под еловыми ветвями на бархатном голубом мхе. Невзирая на всю свою животную натуру, Торкель, всё же, был тем ещё романтиком – если уж и ебаться, как в последний раз в жизни, то в самой подходящей для этого благостной обстановке.
[indent] Их старенькое жилище не подходило в качестве оплота для их маленького королевства разврата – хоть в своё время Токи мысленно перетрахал Рэнмо на каждой более-менее доступной поверхности в этом скрипучем доме. Наверняка основание уже подтачивают термиты, обои отклеиваются, кухня покрыта налётом маслянистой старости – за время его отсутствия он как будто съёжился и ссохся, постарев лет на двадцать – и когда Торкель увидел это безобразие после возвращения, то поклялся, что увезёт отсюда Рэна. Найти бы только к нему подход… Вот только как найти подход к человеку, который ненавидит тебя лютой ненавистью за то, что ты его любишь не так как положено? Кто-нибудь из этих двоих наверняка бы выманил Рэна к себе, забрал бы с собой – в дорогой особняк ли маленькую норвежскую домушку – Торкелю вдруг кажется, что у каждой из созданных им фальшивок и то больше шансов по-настоящему сблизиться с Рэном, чем у него, хоть они и находятся под одной крышей. От отчаяния вдруг хочется швырнуть телефон об стену вернуться на кухню и разгромить её к чертям, обливаясь злыми истерическими слезами – он не знает, что ему делать, чтобы не похерить даже тот хрупкий мостик, на котором он балансирует, не в состоянии сделать ни шага ближе к Рэну, чёрной меланхоличной тенью стоявшему на другом берегу.
[indent] Рэн его не любит – Рэн не любит даже этих двоих, хоть и питает к ним прочную привязанность; зато ненависти он дарит с лихвой. И даже это не может заставить Токи послать всё в жопу и сделать то, чего так Рэн от него хочет – пойти нахуй и сделать вид, что его никогда в жизни брата и не было. От одной только мысли об этом становится больно так, что скулы сводит, а зубы лязгают – Токи надеется, что Рэн либо не слышал этого режущего по ушам звука, либо принял за признак крайнего возбуждения его норвежского интернет-ублюдка. Как же Токи их ненавидит.
[indent] – Продолжай? – усмехается норвежец с характерным акцентом, пока пальцы Токи подползают под резинку лосин, чтобы стянуть их вниз к бёдрам и освободить свой крепко набухший пульсирующий стояк.
[indent] – Звучишь так, как будто ты совсем не скучал, – почти с обидой отзывается он – теперь слияние с ролью даётся Токи лучше. Он, действительно, обижен – спустя столько лет разлуки по приезде он не получил ничего, кроме презрительного фырканья и бубнежа навроде “Ну и нахуя ты припёрся сюда?”, и теперь эту обиду можно упаковать во флёр животного желания и ни к чему не обязывающих виртуальных заигрываний.
[indent] – У меня без тебя уже крыша начала ехать, между прочим, – голос отсвечивает чем-то, похожим на угрожающую опасность – в этой маске всё больше проступает истинных черт её носителя. За всё это время, что он играет роли, которые, вроде как, даже нравятся его Рэну, Торкель научился слышать их голоса, их одобрение, их ворчание, но всё чаще – насмешки, что несуществующие левые мужики привлекают Рэнмо больше только потому, что такое ничтожество, как Токи, может вызвать только отвращение. Они науськивают двумя ядовитыми змеями, щекоча кончики ушей раздвоенными языками, что у него нет ни шанса, и никогда не было – что, на самом деле, всё полетело в тартарары не в тот день, когда глупая девчонка решила с помощью него заставить ревновать самого популярного и симпатичного парня школы, а тот день, когда Токи появился на свет. И тогда его мысли о собственном существовании обретали по-настоящему мрачные оттенки, особенно тогда, когда он напивался.
[indent] Он не мог никому рассказать об этом – собственно, никто и не знал. Пока Рэн изливал ему душу, делился всем, что в ней копилось и нагнаивалось, Токи оставалось лишь слушать, прикусив собственный кулак до крови, думая лишь о том, как сильно он его любит, и о том, почему его самого невозможно полюбить в ответ. Наверное, эти две самодовольные твари правы, но даже если так, то он не хочет оставить между ним с Рэнмо знаков вопроса – чувствуя, как кипит и клокочет испепеляющая ревность к этому норвежскому мудаку, Торкель залезает в мессенджер от своего имени, куда Рэн отправил смазанную фотку своего стояка, и судорожно набирает:
[indent] > Рэн, вернись домой, пожалуйста.
[indent] – Так хочу обнять тебя… – хрипит музыкальным басом норвежец.
[indent] > Я хочу, чтобы ты пришёл.
[indent] – Хочу стянуть с тебя все эти тряпки… – хочется удариться башкой об раковину, чтобы заткнуть голос этого чужака, поселившегося у него в голове, но Токи не может – ведь, в конце концов, этот урод – неотъемлемая часть его сущности, и их желания полностью совпадают.
[indent] > Вернись, Рэн, – набирают пальцы по сенсорной клавиатуре, пока Токи держит телефон динамиком у своих губ.
[indent] Это безумие, но он сейчас воюет за внимание своего возлюбленного с собственной же ростовой куклой. У этой куклы его сценический голос, у этой куклы его акцент, даже нижняя часть лица на смазанной фотке говёного качества – тоже его. И всё же он сходит с ума, ведь Рэн сейчас не рядом, и Рэн ни за что не стал бы слушать эти мерзости, узнай, что они исходят от брата, а не от крутого андерграунд-музыканта, романтично живущего в глухом ельнике на севере страны.
[indent] – Ох, как бы я тебя накормил… – пальцы другой руки пробегаются по низу живота и обхватывают член у основания. У Токи разрывается голова и яйца – и он не знает, что ему с этим всем делать.

Очередные дразнящие насмешки, демонстративно зубоскалящие – смотри, мне всё равно на твои страдания. О, в этом, похоже, весь Рэн – посмеяться над чужими чувствами, раздражённо закатить глаза, жестоко проигнорировать и, как вишенка на торте, послать нахуй – последние несколько лет они провели не вместе и Токи понятия не имел, как именно изменился его брат и в какую сторону. Похоже, что не в лучшую, жестоко думается Торкелю, однако, он останавливает эти мысли, напоминая самому себе, что это не он жил под одной крышей, будучи потенциальной жертвой подрастающего педофила. Воспоминания о тех ужасающих часах во время бессонных ночей, проведённых наедине с собой и с собственным возбуждением, от которого становилось мерзко, вновь выплывают на поверхность, становясь ожившим кошмаром – ему, наверное, никогда прежде в его недолгой жизни не было так страшно, как тогда. Токи ещё не знал, что отныне страх станет неотъемлемой частью его жизни – страх, стыд и отвращение к самому себе, когда от затянувшегося рассматривания юного, ещё неокрепшего тела его маленького братика в штанах твердело и намокало. Всю ситуацию усугубляло и чрезмерное количество предэякулята, отчего убеждённость в собственной ненормальности только крепла. Токи с ужасом оглядывался на других детей, одновременно и страшась, и безумно желая получить уже ответ на свой вопрос – действительно ли он один из множества битых пикселей в этой необъятной матрице общества? Смотрел, буравил взглядом малышей на детских площадках, и понимал, что самая яркая мысль, какая пробегает у него в голове при виде сопливых румяных маленьких лиц, облепленных островками песка, это “ну и гадость”. Становилось немного легче, но ненадолго. До нового столкновения с Рэном – и тогда порочный круг самоедских мыслей замыкался и начинался заново.
[indent] Ему казалось, что он это пережил – казалось, что и сам Рэн тоже мог позабыть это, ведь, в конце концов, Торкелю удалось удержать себя и своё растущее подростковое либидо в руках и Рэн не стал очередной жертвой изнасилования, которых по всему земному шары было намного больше, чем может видеться. Но все реакции брата говорили об обратном – иных вариантов, почему он так себя ведёт со старшим, у Токи не было. Может, оттого самого Рэнмо так тянет к насилию и грубому жёсткому сексу, наполненному сладкой болью, страхом и хождениями по самой грани – Токи не знает, но когда их разговоры, в которых он не был самим собой, утекали в русло виртуального траха, он не мог отрицать, что ему это дико нравится и что младшему очень идёт быть в роли похотливого, но крайне гордого и капризного пассива. И потому он продолжает этот нескончаемый акт мазохизма, поскольку только так он мог прикоснуться к своему возлюбленному брату без старшинской трепетности, аккуратности и нежности. Ведь именно так должны вести себя старшие братья, верно?
[indent] Может, и так, но прямо сейчас он рвётся на куски – все три стороны его личности разрываются, отдаляются друг от друга, отсекаются, точно две половинки головного мозга, больного эпилепсией, скальпелем. Но в таких случаях организм человека, подвергшегося подобной операции, разобщается – левая рука могла внезапно без желания хозяина начать что-то писать, пока нога с этой же стороны намеревается пуститься в пляс. Чудовищное состояние отсутствия полного контроля – и Токи понимает как никогда ярко, что всё это время от раскрытия его подпольного театра со всеми бременскими музыкантами отделяла просто вопиющая удача. Удача, чьи запасы, похоже, постепенно начинают иссякать, ведь из телефонного динамика вдруг раздаётся совсем нехарактерное и сказанное будто бы кому-то другому раздражённое “Зачем?”. Токи замирает, испуганно расширив глаза – даже те два ублюдка затихают у него в голове, в ушах становится глухо, будто кто-то забил туда пробковые затычки, и шум так и льющейся холодной воды удаляется в другое измерение.
[indent] Через долю мгновения до него доходит – под облачками отправленных сообщений высвечивается маркер “Прочитано”. Неужели, Рэн ответил именно ему, а не интернет-ублюдку? Злобное ликование вновь возбухает в грудине, пока безымянный норвежец скалится на него и обиженно рычит – Токи скашивает взгляд на зеркало, висевшее над раковиной, и хочет плюнуть в лицо, которое было страшно похоже на его собственное, но таковым отнюдь не являлось. Из этого тайного окна на него смотрит чужак, рождённый из его плоти – чужак, вскормленный болью, похотью и живительным вниманием Рэна. У чужака ссутуленные плечи и взгляд, горящий ревнивой ненавистью – Токи в ответ хочет вырвать ему кадык за то, что посмел катить свои яйца к его ненаглядному любимому Рэнмо.
[indent] – Окей, красавчик, – позволяет он норвежцу заговорить, и жмёт “отбой”, чтобы после этого закрыть рычаг крана и наскоро вытереть переставшую кровить стопу о полотенце. В желудке было пусто, а в голове, наоборот, слишком много всего – и Токи нужно немного перераспределить нагрузку на свои органы. Оставив телефон на крышке унитаза и натянув назад поверх стояка боксеры и лосины, он бредёт обратно на кухню, чтобы там выудить из тайной ниши в серванте припасённую на чёрный день большую и пузатую бутылку водки, хоть Торкель и зарёкся пить под одной крышей с братом – слишком уж боялся, что у него напрочь сорвёт тормоза. Но, похоже, ему их сорвёт в любом случае, рано или поздно, а потому он решает сделать себе небольшой подарок и понизить накал страстей путём повышения уровня алкогольных промилле в своей крови.
[indent] – Зачем… – передразнивая, ворчит Торкель, срывая с бутылки акцизу вместе с пробкой и выбрасывая бумажку в мусорное кухонное ведро, – потому что я люблю тебя, мудень.
[indent] Присасываясь к стеклянному горлышку как пиявка, чувствуя, как алкоголь почти молниеносно бьёт в мозг через опустошённый желудок, Торкель слушает издевательские смешки двух голосов – уверенного бархатного баса и нахального норвежского акцента. Они не затихают, напоминая ему о его слабости и ничтожности – о том, что его должны были порезать заключённые в тюрьме, куда его бы упекли за изнасилование брата, или, что ещё лучше, он должен был сам отнять свою жизнь. Они приводят различные доводы, и Токи не сказал бы, что все они – полная чушь, напротив, в этих увещеваниях, насаждающих ему идею добровольного ухода из жизни, с каждым выпитым глотком появляется всё больше и больше смысла. Эти твари говорили, что с ними Рэн будет счастлив, а он – лишь балласт, не дающий младшему жить спокойно. Что он – причина всех его без, из-за него младший забросил гитару, в то время как с ними двумя он по-настоящему расцветает, и, может, Токи бы давно послушался их убедительных речей, если бы не одна маленькая загвоздка:
[indent] – Вы – это я, ебланы. И если я сдохну – я утяну вас за собой.
[indent] Эта аргументация становится настолько сильной, что оба интернет-ублюдка затихают, а Токи наскребает в этой какофонии голосов лоскуток тишины, чтобы, будучи погружённым в неё, добраться до ванной и снова взяться за телефон. И теперь на экране блокировки мигало оповещение о начале трансляции.
[indent] – Что за… – закрывает за собой дверь и делает ещё короткий глоток прямо из горла, снимая с экрана блокировку и отрывая трансляцию, пренебрегая прочтением всех полученных сообщений. Рэн ещё никогда не запускал трансляций, он даже лица своего не показывал, как и частей тела более пикантных, чем голые ступни – впрочем, Торкель был готов облизать и их даже в виде набора пикселей на сенсорном экране.
[indent] А на экране разворачивается такое, отчего колени сами собой подгибаются в приступе неожиданной слабости. Торкель стягивает с себя лосины с трусами полностью, перешагивая через тряпки, чтобы плюхнуться голым задом на дно ванны и снова включить кран – на этот раз, с намного более тёплой, почти горячей водой. Он с замиранием дыхания впитывает своим взором каждое движение, не переставая то и дело отпивать из бутылки – ещё пара глотков, и водка потребляется обожжёнными рецепторами совсем как обычная вода. Интернет-ублюдки внутренне ликуют, пока настоящий Токи сгорает от ревности, желая разбить этой бутылкой кафель, а после воткнуть стеклянную розочку себе в шею. Всё это – не для него, весь этот бледный, изнурённый невыразимой тоской и тягой к саморазрушению образ – для двух уродов, которые были здесь и сейчас порвать его на части, теснясь в белом фаянсе по обе стороны от его подрагивающих плеч. Как же он хочет быть сейчас рядом с Рэном, или чтобы Рэн оказался рядом с ним – вот такой, распалённый, искренний, открытый и готовый на всё – ведь Токи готов на всё ради него, всегда был и всегда будет. Делая очередной глоток и ставя бутылку на пол рядом с ванной, Токи берётся одной рукой за свой член, пока другой набирает пьяно и с ошибками в чате от лице норвежца:
[indent] > Вот так сюрприз, мужик! Готов кончить уже сейчас!
[indent] И это чистая правда – пальцы оттягивают крайнюю плоть, из-под которой показываются два блестящих шарика “принца Альберта”. Токи закусывает губу, переключаясь на другой чат, уже от лица взрослого мужика, прочитывая все полученные сообщения, прикусывая себя до крови. Папочка, значит? А как на счёт старшего братика? Кажется, что перед глазами даже поплыли чёрные пятна из-за возникшей яркой картинки, рисующей, как Рэн бы называл его нии-саном, обильно кончая от одного только большого пирсингованного члена в его подтянутой узкой заднице. Интересно, трахал ли он себя хотя бы пальцами?..
[indent] > Папочка очень доволен… Только не вздумай останавливаться.
[indent] > Ты же не хочешь, чтобы я расстроился?
[indent] Какая же фальш и цирк! Но Торкель не может остановиться, поглощённый картинкой на мерцающем экране – хриплое “трахни меня” заползает прямо в мозг щупальцами спрута, пока Токи очень медленно и неторопливо ласкает себя, закинув одну ногу на бортик ванной. Брови почти болезненно надламываются, когда Рэн пускает струйку крови сначала из языка, а потом, обработав лезвие огнём, чертит остриём ножа эти самые слова на своей груди.
[indent] – Мой… Мой, ты блять мой… – хриплый стон срывается с его губ, пока два посторонних голоса перетягивают Рэна как канат. Токи рычит и взвывает, когда видит, как Рэнмо оттягивает резинку штанов и показывает, наконец, свой крепкий член, который значительно увеличился с последнего раза, как Торкель его видел – когда тот был намного меньше и даже не начинал обрастать мужской половозрелой растительностью…
[indent] Под повторение собственнического местоимения – мой-моё-мой-моё – Торкель открывает сообщения, которые персонально ему отправил Рэн и которые он замечает только сейчас. Горько усмехается – ни одного посыла в пешее эротическое путешествие, ну надо же – и смотрит на происходящее на экране в фоновом режиме. Алкоголь обволакивает мозг также легко, как его обволакивает похоть и одержимость своим возлюбленным, и тогда Токи, совсем потерявшись в диалогах и личностях, задаёт вопрос, который был бы характерен для любого из них, кроме того образа, в каком его лично знает Рэнмо:
[indent] > Хочешь увидеть мой?
[indent] И отправляет, даже не замечая того, что делает это от своего подлинного лица. После вновь разворачивает на весь экран трансляцию и берётся за бутылку – страшно хотелось или сбросить с себя этот тяжкий груз бесконечной ответственности, или хотя бы отрубиться, но для первого ему нужно осилить ещё хотя бы половину бутылки, а для второго – её целиком. И это, Токи точно знает, не составит ему большого труда.

Пора бы уже хоть немного отпустить ситуацию, ослабить сбрую и разжать вожжи, за которые Торкель держал сам себя все эти годы – он так этого хочет и плещущиеся волны водки в его худом желудке позволяют ему легче принять все эти послабления. Всякому терпению рано или поздно приходит конец – Токи, разумеется, не ангел и не святой, но сейчас, в таком разгвазданном состоянии, он разрешает себе подумать о том, что терпел достаточно; более того, терпел очень долго. В разлуке с Рэном было тяжело потому, что не было рядом его тепла и его запаха – перед отъездом Токи стащил его трусы, чьих тонких телесных ароматов, впрочем, надолго не хватило и они вскоре превратились в обычную тряпицу, не имевшей к младшему брату никакого отношения – но также в разлуке с Рэном было проще оправдывать и его слова, и его молчание. Было проще отказываться от себя, становясь тем, кто был Рэнмо более симпатичен, было проще, при всём этом, как-то уживаться с новыми осколками своей личности, которые до недавнего времени толком и не подавали своего голоса. Но здесь и сейчас, когда Рэн своей осязаемостью и вещественностью резал его без ножа, глядя не на Токи, а сквозь него, все психопатические тлетворные тенденции, что кое-как держались в пределах нормы на последних морально-волевых усилиях, цветут монструозным буйным цветом.
[indent] Рэн так прекрасен, когда вываливает все свои желания, открываясь, демонстрируя своё мягкое податливое нутро, доверчиво прося без слов, чтобы в него впились острыми зубами. Токи мелко вздрагивает от противоречивых полярных эмоций – удовольствия от лицезрения того, как брат вспарывает свою кожу, и осязаемой даже через телефонный экран боли, которую хочется тут же унять при помощи своего мокрого языка. Хочется зализать каждую его ранку, как по волшебству оказавшись рядом на трескучем крошеве из рассохшейся диванной обивки, хочется убрать его руку с его члена, чтобы заменить её своей и довести младшего до лучшего оргазма в его жизни, пока другой рукой он бы вдавливал его адамово яблоко в гортань. Токи кажется, что он может почувствовать эту льющуюся изо рта Рэна кровь на своих губах, и, не сдерживаясь, легонько касается самым кончиком напряжённо вытянувшегося языка сначала алой кляксы его рта, отснятого фронтальной камерой телефона, а после – вымазанного в крови члена и яиц, воображая, как вкусно было бы вобрать его в себя по самые гланды.
[indent] Он судорожно бегает взглядом по открывшейся картине, зажимая боковые кнопки на телефонной панели, делая один скрин за другим – лучше было бы, конечно, включить полноценную запись с экрана, но слишком уж боится упустить хотя бы что-то. Тело брата блестит от вылившейся на свежие раны водки – Торкель шипит, прекращая стискивать собственный член в кулаке, и берётся за бутылочное горлышко, чтобы сделать ещё несколько пьянящих глотков, думая, что слизывает это пойло с красивой плоской груди, на которой теперь цвело обожжённое спиртовыми испарениями клеймо. Он бы выполнил это кричащее желание, он бы оттрахал своего маленького так, что он не смог бы ещё сутки подняться с постели, и тогда Токи бы приносил ему завтрак, обед и ужин прямо в постель, навязывая свою заботу с совершенно новым, особенно жгучим оттенком и привкусом. Заботу не кроткого старшего брата, но старшего любовника, с удовольствием готового взять на себя все бытовые вопросы, чтобы у возлюбленного не было никаких забот, кроме тех, чтобы получать от жизни сплошное удовольствие. Если понадобится, Токи даже готов его кормить с ложки – или со своего члена, если брат захочет. Любой каприз, Рэн, ты мог бы получить весь мир, если бы согласился принадлежать своему извращенцу-брату…
[indent] Но ты выбираешь этих двух уебанов. Как же это, блять, несправедливо…
[indent] – Рэн… Рэн… – хрипло шепчет Токи, стискивая за горлышко бутылку вместо своего члена – тот так напряжённо пульсирует, что парень понимает, что он вполне способен кончить и без рук – лишь глядя на эту невероятную картину, от которой хотелось выть, кричать, рвать волосы на голове и кончать раз за разом, пока яйца не заболят, а из члена не пойдёт кровь.
[indent] Рэн сказал temee… Рэн сипло подпевает, произнося это большое необъятное слово на букву “л”... Это всё накладывается так крепко на канву неисполнимых желаний Токи, что целую секунду он даже верит в то, что Рэн дрочит сейчас для него, что эти расплывающиеся акварельные раны на белом снеге его кожи – для него, что все произнесённые прежде за все эти годы распаляющие речи и пикантные фотографии – для него…
[indent] – Рэн!.. – выкрикивает, точно раненый зверь, и кончает себе на живот, запрокинув голову назад и ударившись затылком о бортик ванны до заблестевших перед глазами искр. Это не важно – оргазм оказывается настолько оглушительным, что Токи не видит ничего, может лишь чувствовать, представляя, как в его руке сейчас мог бы пульсировать эякулирующий член его младшего брата, и как они могли бы пьяно целоваться, без слов признаваясь друг другу в вечной бессмертной любви.
[indent] Дыхание возвращается в подобие нормы далеко не сразу – Токи не знает, сколько он так ещё лежит, откинувшись на фаянсовый бортик, но когда он окидывает мутным взглядом экран телефона, то видит лишь облупленный и испещрённый бетон замшелого недостроя. Кажется, Токи знает, где находится это здание – когда Рэн будет на работе, надо будет сходить и проверить обоснованность своих догадок. Торкель присасывается к бутылке, которая опустела уже аж наполовину, и от имени норвежца пишет в чат:
[indent] > Это было охуенно. Я никогда так ещё не кончал. Спасибо, Рэн.
[indent] И отправляет, напрочь забыв, что они так и не называли друг другу своих имён. Интернет-ублюдки, ставшие его двумя альтер-эго на просторе всемирной паутины, вдруг замолкают, а в груди, наконец, воцаряется штиль, в котором Торкель так отчаянно нуждался все эти годы.

Кажется, раньше ему была нужна целая бутылка водки, чтобы, в конце концов, отключиться? Что же, можно смело заявить, что Токи сдаёт свои позиции молодого алкоголика, ведь ему хватило всего половины для того, чтобы вырубиться под пляшущие в голове звёздочки и шум льющейся тёплой воды, которая почему-то теперь была выключена. Вероятно, ещё и оргазм невероятной силы нанёс финальный удар по его воспалённым мозгам – Токи вспоминает непосредственно сам момент яркого семяизвержения, однако, оглядывая мутным взглядом вращающуюся вокруг него ванную комнату, никак не может сообразить, что предшествовало его отключке. Переваливается через бортик ванной и натыкается взглядом на стоящую у основания бутылку водки – от одного её вида Токи мутит и он валится обратно в ванную, прижимаясь спиной к борту и скатываясь ещё чуть ниже. Телефон лежит на другом бортике, ушедший в режим сна вместе со своим хозяином, и когда Токи вглядывается в его чуть мутную из-за мелких царапин поверхность, то замечает две мелкие капли подсохшей спермы и, наконец, вспоминает.
[indent] “Проверь телефон”, – бесстрастно говорят ему в унисон два голоса, которые, наложенные друг на друга, становятся невероятно похожими на голос самого Торкеля, и тот, с пьяной паникой, тянется к гаджету, чтобы не с первого раза, но всё же снять блокировку. Никаких входящих – наверное, это хорошо, если Рэн всё ещё не прочитал то, что Токи ему отправил. А что он ему отправил вообще?..
[indent] Интернет-ублюдки молчат, больше не подавая голоса и растворяясь в личности Токи также легко, как они это делали в самом начале своего зарождения – ещё тогда, когда те не обрели свою парадоксальную самостоятельность. Токи задерживает палец на центральной кнопке, выводя на экран меню открытых приложений – даже простейшие манипуляции даются ему сейчас с трудом, как и тяжелейшие попытки сообразить, какие из этих приложений сейчас ему нужны. Останавливается на цветастой миниатюре программы для гей-знакомств, вспоминает трансляцию, которую провёл Рэн, и в голове вспышками вдруг отматываются воспоминания в режиме обратного воспроизведения – его член, залитый кровью, его алые губы, его чуть хриплый голос и стекающие водочные капли по торсу, смывающие кровавую надпись “трахни меня”. Вырезая это на себе, Рэн наверняка не понимал, что вырезает эти слова на чужом мозгу – Токи, кажется, снилось, как он обнимает его, прижимая его хрупкое подростковое тело к себе, как шепчет на ухо пошловатые нежности, как смахивает с красивого носа с милой чуть заметной горбинкой чёрный шёлк свалившейся из-за уха прядки, и как потянулся к любимым припухшим губам, чтобы поцеловать вновь…
Нет, не время рассиживаться. Токи жмёт а экран, открывая профиль от лица норвежца, и пытается своим пьяным разбитым мозгом осознать то, что там было написано.
[indent] – Я никогда… Ик… Ещё так… Не… Ик.. Кончал… Спасибо, Рэн…
[indent] Рэн… Рэн?! Глаза панически ширятся, сердце глохнет, подскакивая к горлу вместе с первой волной блевотины – хотя рвать ему желудок нечем, кроме желудочного сока и ошмётков слизистой оболочки – Токи отчаянно пытается понять, прочитал Рэн сообщение или нет и видит, что оно так и не было открыто, а пользователь не появлялся в сети с момента, кажется, завершения трансляции… Чёрт возьми, сколько же времени прошло с того момента? Может, он уже пришёл домой и завалился спать? Может, это он вернулся и, увидев валяющегося в таком отвратительном виде брата под льющейся водой как раз и закрыл вентиль, чтобы им не выкатили потом астрономические счета? От этих мыслей что-то, похожее на стыд, зарождается в пьяных неповоротливых извилинах, и Токи торопится поправить сообщение, а если точнее, то просто стереть имя брата в конце. Кажется, получается, но пальцы мажут, и получается стереть только три знака – в конце сообщения остаётся, как это кажется самому Торкелю, ничего не значащее “Спасибо, Р”.
[indent] Пытаясь понять, что ему делать, Токи решает, что нужно для начала хотя бы выбраться из ванны и одеться. Потом – проблеваться и выпить как можно больше воды, при необходимости повторить процедуру. Далее – поискать Рэна в доме, хотя бы проверить его комнату и при этом не навернуться на лестнице, а уже потом – попытаться дозвониться. Медленно, мучительно медленно Токи приподнимается и встаёт на ноги, держась обеими руками за внешний бортик – телефон остаётся опасно лежать на краю ванны и чудом с него не сваливается, когда Токи вываливается на кафель снаружи, шлёпаясь об него голой жопой, чтобы начать в такой позе натягивать на себя и трусы, и лосины. Твою мать, две ноги в одну штанину – прямо как в ясельной группе; внешнее сознание, полностью оторвавшееся от пьяного непослушного тела, прячет своё лицо в ладони от стыда и позора за всё происходящее. Отвратительно, но ничего не поделаешь – Токи даёт себе время и ещё одну попытку, и ему удаётся, наконец, одеться. Маленький шаг для человека, но огромный – для того животного, в которое под воздействием огненной воды превратился Токи.
[indent] Он продолжает следовать своему плану – склоняется над унитазом, выворачивая из себя жёлтую вязкую жижу. Туповато зависает над прохладой фаянса, думая о том, как классно было бы сейчас к хуям собачьим захлебнуться, но жмёт на рычаг смыва и поднимается на ноги, держась за край раковины. Пьёт из-под крана, пьёт столько, что желудку становится почти больно, и, прихватив с собой и бутылку, и телефон, ковыляет к лестнице на второй этаж. Момент между тем, как он ставит ногу на первую ступеньку, и тем, как он без стука открывает дверь в спальню Рэна, благополучно выпадает из памяти, но Токи слышит собственное нарастающее сердцебиение в момент, когда понимает, что Рэна в его комнате нет.
[indent] – Рэ-э-эн?! – пьяно орёт Токи на весь дом, но никакого ответа, кроме его собственного звенящего эха, не следует. 
[indent] – РЭ-Э-ЭН?! – орёт он ещё громче, разворачиваясь и больно впечатываясь плечом в стену, теряя равновесие и сшибая настенную картину в рамке, но ответом ему по-прежнему служит лишь тишина.
[indent] В голове бьются панические мысли в приступе алкогольной тревожности – похоже, скоро начнёт отпускать – где же Рэн? А что, если с ним что-то случилось, если он попал в беду? Чёрт, да что же делать?! И, поглядев на свои руки, что-то сжимающие по природной воле безусловного рефлекса, Токи замечает в одной бутылку водки, а в другой – телефон.
[indent] – Бля, ответь… Ну же, любовь моя, только ответь… – пьяно бубнит Токи, нажимая на списке контактов на заветное имя, и прижимает телефон к уху, идя по стенке к лестнице вниз. 

Несколько гудков, кажется, тянутся ёбаную вечность – Токи так и плетётся вдоль стены, привалившись к ней плечом, и снова присасывается коротким глотком к бутылке водки; изнасилованный организм чуть ли не плачет, но он продолжает заливать в него отраву. Авось, сдохнет от интоксикации и ни у кого не будет больше никаких проблем – но перед смертью он найдёт брата и вернёт домой. Отчего-то сейчас, когда он с трудом стоит чётко перпендикулярно по отношению к земной тверди, ему кажется отличной идеей собраться и пойти на поиски возлюбленного младшего, хоть нутро и разрывалось между двумя полярными желаниями – занежить с ног до головы своего маленького и хорошенько надрать ему зад кожаным широким ремнём. Зачем он вообще ушёл, почему оставил его одного? Гудок-гудок-гудок, мысли жрут его изнутри, пока Токи отлепляет себя от стены и оказывается на вершине лестницы, чтобы начать медленно, но верно спускаться вниз. Блять, как же голова кружится – чувство, что грядущей ночью к нему прилетят не только вертолёты, но и террористы ИРА, космический десант и Саддам Хусейн лично.
[indent] – Рэн?! – на границе между паникой и радостью рявкает в трубку Токи, после чего тихонько пьяно поскуливает – ноги успешно преодолевают одну ступеньку за другой и в этом ему помогает только дистиллированная удача.
[indent] – Ну куда ты исче-е-ез? – очевидно пьяным голосом тянет Торкель, забывая, что, кажется, хотел себя взять в руки. Хотел же, да, был такой план?
[indent] – Где т-ты? Ты з-замёрз? – вот и пьяное заикание началось – он изо всех сил пытается контролировать свой онемевший от алкоголя язык, но, как это обычно получается у пьянчуг, звучит это даже хуже, чем когда алкаш позволяет себе свободное лингвистическое грехопадение.
[indent] – Я с-сейчас приду… И заберу тебя д-домой, слышишь? Только скажи, где ты…
[indent] “О, Токи, ты прекрасно знаешь, где он”, – надменно хмыкают голоса интернет-ублюдков, которые видели всё то же, что и видел сам Торкель на недавней трансляции. Облупленный диван, замшелый бетон серых стен, затем – испещрённый трещинами потолок и, кажется, даже кусочек рассохшейся оконной рамы, мелькнувшей где-то в уголке обзора камеры. Да, похоже, это был заброшенный завод, чьего изначального предназначения Токи не знал – сейчас же это место было пристанищем для его любимого брата, который там так самозабвенно дрочил. Похоже, место не слишком популярное, раз он чувствовал себя там так свободно – и чем же он занимался всё это время с того момента, как Токи отрубился? Да и откуда вообще у него такая убеждённость, что Рэн всё ещё был там?
[indent] “Я просто знаю… Я так чувствую… Он там, но ему очень холодно…”
[indent] – Моя Замёрзшая Луна… – выдыхает он хрипло и слишком похоже на то, как иногда говорил норвежец, когда пытался заигрывать с Рэном при помощи своих способностей к экстремальному вокалу – и, может, этот момент получился бы более чувственным и томным, если бы на самой последней ступеньке удача Токи не иссякла. Он запинается о собственную ногу и летит вниз, растягиваясь на полу и роняя тяжёлую бутылку, которая чудом не разбивается – телефон он крепко вжимает в собственную щёку, словно боялся потерять связь с братом. Он сдавленно кряхтит, весь дух из лёгких выбивает, в голове всё кружится и пульсирует и снова хочется блевать, но Токи находит в себе силы приподняться на одном локте и проскрежетать в трубку:
[indent] – У меня всё под контролем…

Становится неважно, что именно ответит голос на другом конце провода – главное, что он ответит. В ушах звенит от внезапного удара и приземления плашмя грудью и животом об пол – дыхание всё ещё свистит из-за спазмированной диафрагмы, а гул в ушах усиливается, вместе с тошнотой, подкатившей к глотке, но Токи чувствует невероятное облегчение, когда за обеспокоенным криком в динамике слышит, наконец, искренний смех. Не сдерживается и сипло смеётся сам, чувствуя, как солёная влага подкатывает к кромке ресниц – как же давно он не слышал этого прекрасного, удивительного смеха, адресованного именно ему. Кажется, Рэн смеялся с интернет-ублюдками, но Токи хочется верить, что так заливисто и искренне он смеялся только сейчас и только с ним – и если ему придётся угашиваться подобным образом каждый день только для того, чтобы снова вызвать эту улыбку, то он готов пожертвовать своей печенью.
[indent] – Н-нет, я щ-ща приду! – пытается протестовать Токи, но осознаёт, что спорит с эфирным шумом, только спустя несколько телефонных гудков, возвещающих об окончании разговора. В голове так и звучит весёлое беззаботное “temee”, и Торкель вспоминает, как это же слово Рэн произнёс во время своего невероятно красивого выступления, которое, тем не менее, было посвящено не ему… А впрочем, почему это не ему? Почему сейчас, когда весь мир переворачивался с ног на голову, плывя и разжижаясь у него перед глазами, он не может вообразить и поверить в то, что Рэн называл так именно его, думал именно о нём, пока так сильно сжимал свой покрасневший от крови и возбуждённого трения член, выкручивая его нетерпеливой дрочкой? И тогда Токи продолжает верить в эту сказку – жмёт на кнопку на боковой панели телефона, отключаясь от разговора, подпирает себя вторым локтем и встаёт на четыре кости, не расставаясь со своим желанием пойти и хотя бы встретить Рэна снаружи. Потому что со своим возлюбленным хочется быть рядом как можно дольше.
[indent] Токи поднимается на ноги, не забыв при этом поднять бутылку, львиная доля водки из которой расплескалась на пол – плевать. Он перешагивает через лужу и, медленно, неровно, но весьма целеустремлённо, доходит до входной двери, чтобы нажать локтем на ручку и выйти на невысокий деревянный порожек под навесом. Кажется, он забывает о какой-то из стадии, необходимой для того, чтобы покинуть собственный дом и не прослыть идиотом, но никаких несоответствий не находит – разве что, босым ногам почему-то холодно, однако, пьяный мозг и тут решает сильно не концентрироваться на поиске противоречий, ведь сейчас единственным светлым и самым важным пятном был Рэн, который спешил домой – к нему. К Токи.
[indent] Он выходит на чуть побитую временем и поросшую мелким сором дорожку, ведущую по лужайке к их семейному дому, бредёт к калитке, шатаясь, и кажется, что судьба ему благоволит, ведь в такой дыре снаружи сложно увидеть праздных зевак, тем более в их спальном районе, однако, ему везёт ещё больше, ведь на их улицу выкатывается вонючий драндулет, наполненный какой-то шантрапой.
[indent] – Ого, что-то новенькое! – с гаденьким энтузиазмом откликается водитель – стекло со стороны задних пассажирских сидений опускается, и наружу вываливаются клубы дыма – ну надо же, похоже, Торкель собрал весь джек-пот.
[indent] – Съебитесь-ка нахуй отсюда, – пренебрежительно и почти устало откликается Торкель, на что слышит взорвавшуюся какофонию надрывного смеха с характерным юношеским фальцетом, которую очень органично уродуют басы какого-то неизвестного науке рэпа.
[indent] – А то что, уёбок?! – на смешливый крик выглядывают соседи, но Торкелю плевать.
[indent] – Придётся объяснять травматологу, как эта бутылка оказалась у тебя в ж… – закончить мысль ему не даёт прилетевший в рожу баллон из-под краски – пустой, но, чёрт возьми, как же больно он врезается уголком в переносицу! Тонкая кожа лопается, кровь брызжет на лужайку, и он заваливается набок на высокую траву и пружинящую землю, слыша лишь звон в ушах и удаляющийся рёв убитого в хлам движка. Не знает, сколько так ещё лежит, но довольно скоро ему надоедает – не хотелось бы, чтобы Рэн нашёл его в таком состоянии, поэтому, забыв бутылку на траве, но так и не расставаясь по необъяснимой причине с телефоном, Токи вновь проделывает подвиг с поднятием себя на четыре кости, а после и с подъёмом на ноги. Ему совсем нехорошо, но его в сознании держит мысль, что он должен дождаться Рэна – сейчас это казалось безумно важным.
[indent] Оказываясь дома, Токи ковыляет на кухню, где усаживается на пол рядом с холодильником, в морозильном отсеке которого находит мешок с замороженным горохом. Прикладывает к кровящему распухшему носу и с туповатой счастливой улыбкой пялится на тёмный экран телефона, из которого как будто всё ещё доносилось эхо любимого смеха. Токи смеётся вместе с ним – недолго, тихо, но так счастливо, что хочется плакать. Кажется, он даже ненадолго вырубается, чтобы после распахнуть глаза из-за скрипа открывания входной двери – хочется подняться, но перед глазами всё кружится; нет, никак.
[indent] – Рэ-э-эн? – пьяно кричит он с кухни – живот холодит вывалившийся из руки мешок с горохом. Интересно, как он выглядит со стороны?

Когда Рэн появляется на пороге кухни, Токи становится всё равно и на свой внешний вид, и на своё самочувствие – кажется, что в потёмках сгущающихся сумерек комната слегка озарилась его мягким серебристым сиянием, совсем как от луны. Впрочем, он всегда был его любимой Луной, на чей образ он также мог смотреть в окно в свои особенно тёмные и беспросветные ночи и представлять себе, что единственный по-настоящему значимый для него человек его не ненавидит. Возможно, в глубине души даже до сих пор любит также крепко как детстве – безусловно и пылко, совсем как в детстве; до того момента, как Рэн, кажется, осознал всю глубину испорченности его старшего брата. Интересно, он до сих пор думает, что Токи нравятся именно подростки в раннем периоде пубертата? Может, поэтому он так его ненавидит? Да и ненавидит ли – на бледном лице глаза ширятся как у совы, и даже мутный пьяный взгляд не спутает это выражение ни с чем; Рэн испугался. Испугался за него, или испугался за испорченное имущество и масштаб предстоящей уборки? В трезвости Токи, наверняка, засунул бы в жопу свой язык, однако, сейчас в нём достаточно алкоголя, который в качестве побочного эффекта вызывает чрезмерную самоуверенность даже у тех, кто боится сделать даже лишние полшага в сторону от своего выверенного образа. Сегодня же, решает Токи, он хочет всё выяснить – потому что иначе он вряд ли сможет нормально жить.
[indent] Серебристое нежное сияние его напуганной Луны вдруг вспыхивает потолочной лампочкой под пыльным абажуром – Токи крепко жмурится и невольно отворачивается, будто пытается забиться в дальний и самый тёмный угол кухни, но Рэн уже оказывается рядом и он тянется к нему, точно магнит. Поворачивает чуть окровавленное лицо – нос, кажется, не распух благодаря вовремя приложенному холоду, однако, кровь успела подсохнуть мокрой коркой – гадко. Токи щурится на один глаз, пытаясь мягко улыбнуться Рэну в надежде, что это снизит уровень его беспокойства – тот осматривает своего непутёвого старшего брата, который решил устроить своей морали и старшинскому долгу выходной, задаёт вопросы, а сам он по-дурацки и совершенно счастливо улыбается. Он так рад, когда Рэн прикасается к нему с заботой и нежностью, и он обвивает своими пальцами его запястье, ненадолго удерживая чужую руку рядом со своим лицом.
[indent] – Нет… Какие-то пиздюки на ржавом ведре с гайками… Проезжали мимо… Ну и вот, – смущённо пожимает плечами, и взмахивает свободной рукой – мол, было и было, нечего теперь об этом и вспоминать. В сердце колется ненавязчивая булавка – это всё похоже на неосознанную манипуляцию, чтобы заставить брата, наконец, вести с ним по-человечески, вести себя так, как вёл когда-то, а именно с любовью и вниманием, даже если сейчас он всё это делает исключительно из чувства навязанного долга. Рэн всегда был хорошим парнем – очень любящим и понимающим, с повышенным чувством справедливости и Токи понимал, что просто так все эти положительные качества никуда не уйдут, пускай он хоть сколько раз пошлёт своего старшего нахуй.
[indent] – Да, очень болит… – сообщает он, кивая, и улыбка на его лице меркнет, когда он заглядывает Рэну в глаза.
[indent] – Вот тут, – и прикладывает свою ладонь себе на грудь в районе сердца. Там болит уже очень давно – все эти шесть лет с того момента, как Рэн его возненавидел, а Токи ничего не мог с этим сделать. Ему вновь становится немного стыдно за то, что вынуждает младшего прикасаться к нему, хоть тому, очевидно, и было противно – вон, морщится, заприметив недвусмысленные пятна на его светлой футболке, как будто знает, что Токи кончил без рук, лишь глядя на своего единственного возлюбленного через экран телефона, прикрываясь фейковыми аккаунтами. Но что, чёрт возьми, ему остаётся?! Имея все факты о своём младшем сводном брате – гей, пассив, любит боль, кровь и мужиков с внешностью почти как у Токи – он никак не может понять, чем он хуже остальных. И если всё дело только в их родственных связях, то это вообще смешно – они лишь росли под одной крышей, но не были связаны кровью; неужели он не хотел бы быть с Токи только потому, что он – это он? Как же жаль, что подобные мысли и вопросы он может себе позволить лишь в терминальной стадии опьянения…
[indent] – Сам ты придурок… – обиженно всхлипывает Токи, перекидывая свою руку Рэну через шею и пытается подняться вместе с ним. А когда оба они принимают более-менее устойчивое вертикальное положение, Торкеля слегка ведёт навстречу, и он касается своим лбом лба брата. Чуть сутулится, склоняясь ниже знаком вопроса, чтобы потереться кончиком носа о нос Рэнмо, и прочертить им неровную линию мимо скулы к уху, чтобы зарыться, в конце концов, в изгибе шеи. Другой рукой он обнимает любимого за талию, притягивая к себе, невзирая на то, что видел отвращение на лице его брата – пускай Токи будет стыдно завтра, сейчас же он не может себе отказать в том, чтобы обнять свою Замёрзшую Луну.
[indent] – Я так скучал, Рэн… Всё это время… В Норвегии… И сегодня… – проводит губами вдоль изгиба шеи, чувствуя ими пряди смольных невероятно красивых волос, которыми ещё совсем недавно Рэн себя душил, одновременно мастурбируя. Интересно, о ком он думал, пока так красиво дрочил, поливая себя своей же кровью? О ком-то из тех гандонов, которых Токи создал специально для него?
[indent] – Я что, настолько плох, да?.. – тихо спрашивает он, немного отлипая от Рэна – внутри вновь заискрилась ревность к самому себе.

Рэн его отталкивает – разумеется, другого, наверное, и не стоило ожидать. Токи отшатывается на шаг – не надо было отстраняться, надо было так и держать его в тисках своих объятий, и шептать всё, что было у него на уме, возлюбленному на ухо. Да, это его брат, да, это его друг, но ещё – это его болезнь, его наваждение, его сладкий сон и худший ночной кошмар, который парадоксальным образом был способен дарить и счастье, и горе. Катает на своих эмоциональных качелях – от нежности к агрессии и обратно, впрочем, в последнее время звучит только постоянная беспрерывная агрессия, но Токи не сдаётся – и он чувствует, как начинает всё сильнее зависеть от своего маленького. Этому невозможно противостоять, с этим невозможно бороться – впрочем, говоря начистоту, Торкель никогда и не пытался, холя и лелея свои чувства к брату, какими бы неправильными они ни были, ведь как только они оба выросли, а педофильские тенденции в нём так никуда и не вылились, его немного отпустило. На горизонте как будто забрезжила надежда – даже если они не будут любовниками, то, может, получится остаться просто близкими людьми, способными любить друг друга платонически? Хотя это ой как блять тяжело, учитывая, в какого невероятно красивого молодого мужчину вырос Рэнмо за эти годы.
[indent] Брат вновь плюётся в него ядом, по всей видимости, отвечая на вопрос слишком в лоб и в контексте нынешней секунды – Торкелю не нужны были подтверждения тому, что он сейчас похож на кусок дерьма, он и так это прекрасно осознаёт и даже благодарит невидимые поля вселенной, что до сих пор не видел своего отражения. Может, дело в этом, Рэну просто не нравится его запах и неухоженность, которая достигла своего абсолюта именно сейчас, в момент, когда Токи больше всего психологически уязвим? Нет, вряд ли – он практически каждый день при ненавязчивом сексуальном параде, регулярно подбривает себя в интимных местах – а что, а вдруг – а Рэн лишь воротит носом. Видимо, не нравится. Видимо, недостаточно подкачан, или, может, недостаточно подсушился – Токи никогда не придерживался строгой диеты, при его эктоморфном телосложении оно ему и ни к чему – но, наверное, пришла пора считать калории… Только после похмелья, которое огреет его завтра бейсбольной битой по голове.
[indent] – Когда мы были не вместе… Я напивался почти каждый вечер… – зачем-то рассказывает он пространно. Алкоголь помогал отключиться, иногда он даже дарил тяжёлый сон без сновидений, правда, переборщить с дозировкой было очень легко и последующий день, проводимый в делах и суете, оборачивался кромешным адом – ничего, Токи искренне считал, что заслужил это.
[indent] Он печально смотрит на шипящего Рэна, обводя пьяным взглядом его фигуру, и взгляд его невольно падает туда, где несколько часов была сосредоточена основная точка удовольствия. Место, которое он облизывал на экране своего смартфона, и страстно хотел бы облизать в реальности – и, если зрение его не подводит, у Рэна снова встал. Нет, плохо видно, надо бы удостовериться...
[indent] Токи поджимает губы, а руки сжимаются в кулаки – наверное, он думал о ком-то ещё, раз у него встал от объятий с тем, кто ему противен. В разговоре с его альтер-эго он признавался, что у него есть чувак, которого Рэн любит – впоследствии Токи старался об этом не думать, запихивая подальше на задворки своей памяти воспоминания об этом диалоге, но они, так или иначе, всплывали в самые тёмные часы его одиночества.
[indent] Что ж, если у Рэна такая хорошая фантазия, пускай – Токи готов побыть для него тряпичной куклой, если его Луна позволит прикасаться к себе и позволит любить себя. Ведь он нашёл виртуальную замену в виде двух безликих интернет-ублюдков, как на счёт того, чтобы найти ещё и реальную? На пьяную голову это отчего-то кажется охуенно толковой идеей – и Токи делает шаткий шаг навстречу Рэну, когда он пытается его сдвинуть с места и повести за собой в гостиную.
[indent] – Да, давай… На диване будет удобнее, – загадочно усмехается он уголком губ и равняется с Рэном, чтобы снова обнять его за плечи, – ты так дрожишь… Замёрз?

Отредактировано Torkel Kittelsen (16.05.2023 00:38:39)

Нет, тут дело не в холоде – Токи вдруг чувствует исходящий от тела брата духовочный жар, которого не было ещё несколько мгновений назад. Братик, ты такой, оказывается, чувствительный – хотя, вероятно, всё дело в отсутствии настоящего секса и настоящего члена, который мог бы сделать ему по-настоящему хорошо. Видимо, иллюстрация поговорки “на безрыбье и рак – рыба” расцветает именно в данный конкретный момент и тело Рэна реагирует на мужское тепло, даже если оно исходит от того, кто бы ему неприятен. Это отвратительно и совсем не в правилах Токи – пользоваться чужим уязвимым положением – наверное, завтра его проклянут за все действия и погонят взашей, пригрозив судами за изнасилование, но завтра отодвигается алкоголем на временной шкале до неизвестной точки. На долю мгновения даже кажется, что утро теперь не наступит никогда, и на небе всегда будет сиять серебристый юный месяц.
[indent] – Нет, ничего… Почти сразу, как ты ушёл, начал бухать, – честно сознаётся Токи, не видя никакого смысла сейчас врать брату. Он начал пить в тот самый момент, когда понял, что брат его не хочет и никогда не захочет, что у выдуманных мужиков и то больше очков привлекательности по сравнению с ним, как бы он ни старался и что бы ни делал.
[indent] Ему нравится, как брат его обнимает, помогая добраться до дивана, и обнимает его в ответ, нежно прижимаясь щекой к его виску. Рэн говорит о детстве и Токи, прикрыв глаза, пространно улыбается, безмолвно соглашаясь – а потом Рэн вдруг замолкает не договорив то, что было, наверное, самым важным, что лишало Токи сна из-за своей неопределённости последние шесть лет, и когда они неожиданно достигают дивана, он раскрывает глаза.
[indent] – Пока я “что”? – голос его звучит отчётливо, невзирая на пьяную характерную тягучесть. В гостиной темно, лишь свет из кухни кое-как рассеивал сгущавшиеся за окном сумерки – практически ночь, и это ему на руку. Ночью людям отчего-то легче делиться откровениями, чем при свете дня, особенно, когда они оказываются так близко.
[indent] – Ну же, Рэн… Сказал “А”, говори “Б”... – Токи чуть отлипает от него, пытаясь развернуться, но делает это с грацией немецкого танка, и потому земля вдруг уходит из-под ног, а сам он валится на диван, утягивая Рэна за собой.

Дух вышибает, живот и диафрагму скручивает – Рэн валится на него своим весом и в ушах звенит так, что кажется, будто барабанные перепонки лопнут, но Токи всё равно не отпускает брата, хоть тот и брыкается, очевидно, в попытках вывернуться и сбежать. Нет уж, он слишком долго вёл себя ласково и осторожно, пытаясь подобраться к этому капризному пацану в теле мужающего парня и выяснить, что между ними происходит, и пускай Токи прямо сейчас задохнётся, но Рэна он отпустит только если потеряет сознание или сдохнет. Ну, или если Рэн случайно или намеренно зарядит ему по яйцам, что было не так уж и сложно сделать – это был запрещённый приём, который никоим образом невозможно отпарировать, на то он и запрещённый. Парень извивается, ёрзает и Токи чувствует, как невзирая на опьянение и нехватку воздуха у него в паху начинает твердеть – надо же, ситуация практически один в один, какая с ним произошла в детстве… Впервые, когда он ощутил, что любит своего младшего брата совсем не братской любовью. Воспоминания очень хорошо накладываются на происходящее здесь и сейчас, они как будто отчасти протрезвляют – или же, наоборот, вновь уводят глубже в непроходимые джунгли заблуждений – и всё. что Токи может, это зажмуриться и сконцентрироваться на голосе Рэна. Даже если пространство комнаты заглушается вознёй их тел и скрипом старых диванных пружин.
[indent] Слова складываются в предложение, предложения обрастают сильными эмоциями, чтобы завершиться обвинительным возгласом – прекратить?
[indent] – Да как я мог всё прекратить?! Я старался держать себя в руках, я так боялся навредить тебе! – вдруг кричит Токи, в очередной раз за сегодняшний день повышая свой голос. Он за всю свою жизнь столько не кричал, как за сегодня, если не считать концертов и выступлений с экстремальным вокалом.
  [indent] – Я думал, что я сраный педофил! Думал, куда лучше пойти, к школьному психологу или сразу в тюрьму на химическую кастрацию – потому что у меня стоял на тебя с твоих тринадцати лет и я нихуя не мог с этим сделать! Да ты и сам всё знаешь! – Токи прижимает Рэна к себе, утыкаясь носом в его плечо и чувствуя лёгкий шлейф свежей крови – откуда? Из его носа или откуда-то ещё?
[indent] – Я не хотел, чтобы тебе было больно и страшно из-за меня, но я не мог тебя оставить… Я очень люблю тебя и я слишком слаб, чтобы отпустить тебя… Рэн… – плечи вздрагивают, крик скатывается в бессвязный скулёж. Глаза наполняются тьмой и слезами, руки ослабляют хватку, а в голове вертится неутешительная мысль – “это конец”.

Чем больше говорит Рэн, тем меньше понимает Токи. Кажется, он может слышать, как в знак озадаченности хлопают его ресницы – звуки перераспределяются, сознание играет с ним в злые игры, в то время как звонкий мужающий голос Рэна тонет, как будто затихает под океанической толщей – нет, не покидай меня! Кажется, Токи только что был на волосок от того, чтобы потерять сознание, но брат ворочается, выкручиваясь в его руках, и упирается своими ладонями в спинку кресла позади Токи – теперь они смотрят друг на друга и, как ни странно, даже сгущающиеся ночные потёмки не становятся для него помехой к тому, чтобы видеть все оттенки эмоций на лице Рэна, как и всю глубину его возмущения, негодования и злости. И сколько же ты терпел весь этот жгучий коктейль?.. Ах да – все эти годы. По всей видимости, с того самого момента, как волна полового созревания докатилась и до Рэнмо…
[indent] Возглас об ориентации, так уверенно припечатывающий Токи к спинке дивана, заставляет подавиться воздухом и закашляться – очень хорошо, потому что с его губ чуть не вырвался истерический хохот, который мог бы стать поводом для вызова психиатрической скорой бригады. Твою мать, да у него за всю жизнь ни на одни даже самые аппетитные буфера не встал, зато от вида небольшой, но подтянутой попы Рэна в штанах дымилось так, что приходилось посреди разговора бежать в туалет – потому и приходилось, собственно, извиняться!
[indent] – Чего блять?.. – оторопелым шёпотом переспрашивает он, перекидывая на всякий случай ногу через бедро Рэна, чтобы тот не вздумал теперь никуда свалить – слишком поздно и назад дороги нет ни для кого из них.
[indent] – Ты так решил из-за той шлюхи, которая меня засосала для того, чтобы её парень ко мне приревновал? Ты в своём уме? Меня этот мудак потом так отпиздил, что пришлось врать, будто меня машина на парковке сбила! – он суетливо протискивает свои руки между их телами и задирает свою футболку, чтобы показать характерную вмятину на рёбрах под соском, которую сейчас уже не исправить, кроме как дорогой операцией и новыми искусственными переломами.
[indent] – Вот блять! Я эту дуру потом огибал за километр! И ни с кем не встречался, никогда! – совсем уж отчаянно выпаливает он, широко раскрыв глаза и тяжело дыша сквозь зубы. Возбуждение чуть спадает из-за слишком сильных эмоций, но до конца никуда не девается – лишь чуть более уютно пристраивается, вжавшись Рэну в горячий пах.

В груди клокочет отчаянное желание защититься – нет, чёрт возьми, его вины абсолютно во всём, что произошло и к чему привело их взаимное молчание. Разумеется, виноваты оба – наверное, ему раньше надо было набраться смелости и вывалить всё как есть на духу, давая Рэну возможность или смириться с этим, или послать – куда бы вы думали? Правильно – нахуй. Однако не имеет никакого смысла размышлять сейчас, что было бы лучше и в какой промежуток времени это “лучше” должно было осуществиться – даже если эта ночь будет последней, которую они проведут вместе, Токи твёрдо намеревался выяснить все обстоятельства этой шестилетней войны. Получится ли положить ей конец – он не знает, но надеется на благоразумие и прозорливый ум своего брата, и на собственное терпение, которое трещало по швам под воздействием алкоголя. Обычно, он рушит человеческие судьбы, но, кто знает, может, сегодня зелёному змию получится склеить то, что, казалось, не подлежало никакому восстановлению.
[indent] – ЭТО Я-ТО НЕ РЕАГИРОВАЛ? ДА Я РЕАГИРОВАЛ ПРЯМО В ТРУСЫ, КОГДА ТЫ ПРОСТО ОБНИМАЛ МЕНЯ! – ну, вот, кажется, терпение решило капитулировать, даже не начав использовать все свои патроны. Токи глубоко вдыхает-выдыхает раз-другой – в груди клокочет и немного затихает. Хоть он и понимал, что криком ничего не добьётся, но также что-то подсказывало, что играть в паиньку дипломата будет даже хуже – неуместно, неискренне и, наверняка, для Рэна, который сейчас был на взводе, весьма раздражающе.
[indent] – Нет, не пущу! Никуда больше не пущу тебя! – Торкель с силой приподнимает Рэна, чтобы юрко протиснуть свою другую ногу под его бедром и, таким образом, заключить в крепкую клетку объятий и своих рук, и ног. Нет уж, теперь Рэн не сбежит из дома, полив его дерьмом, не заигнорит кучу сообщений, и даже если пошлёт куда подальше, то Токи не уйдёт, понуро свесив голову. По крайней мере, пока не выяснит всё до конца – а там уже, может, наступит тошнотворная трезвость и он сможет адекватно решить, какие шаги стоит предпринимать дальше.
[indent] Да, алкогольное опьянение прибавляет отваги, но и слабоумия – до Токи не сразу доходит абсолютно весь шквал сказанной ему информации, и когда он, вжимая Рэна в себя, пытается подобрать слова, чтобы отпарировать всё, что он ему сказал, до него, наконец, доходит нечто очень важное. Наверное, самое важное из того, что в принципе уже было сказано…
[indent] – Погоди… Ты… Так ты реально подкатывал ко мне?.. – совсем ошарашенно и тихо произносит Токи, как будто боялся, что эта новая истина вдруг окажется неправдой. Он продолжает прижимать Рэна к себе, но теперь делает это мягче, поглаживая его спину через одежду.
[indent] – Ох, Рэн... Я ведь думал, что я ёбнулся… Думал, что я один из тех педофилов-психопатов, про которых снимают жуткие документалки. Я столько про них читал, про то, как они видят своих жертв и как искажается их восприятие и боялся, что схожу с ума, а мои чувства к тебе однажды приведут к непоправимому – я просто изнасилую тебя. Блять, мне так хотелось, я даже однажды чуть не… – позорный момент его слабости всплывает в памяти – Рэну пятнадцать, он спит голышом, а Токи нависает над его кроватью, точно ебучий Носферату, едва ли не пуская слюни на его безмятежное и усталое после тренировки лицо, пока рука его остервенело наяривает напряжённый член. Как же он себя ненавидел после этой слабости, даже почти был готов сознаться во всём, но всякий раз что-то мешало – в основном, помехой была его вопиющая трусость и щепотка тупости.
[indent] И к чему это привело? К многолетнему молчанию, непониманию, ненависти, которая изуродовала их нежные цветущие подростковые чувства – как бы всё могло произойти, если бы Токи чуть больше доверял себе, а не приглашённым на тру-крайм телепередачу психиатрам, работающим с самыми известными маньяками? Может, тогда бы Рэн не плакал сейчас у него в руках, может, они бы давно уехали из этого захолустья и, кто знает, вывели бы их отношения на новый, особенный уровень… Токи гладит Рэна, баюкая его в коконе своих конечностей, и целует его в висок, убирая прядки волос, упавших на его красивое лицо.
[indent] – Не веришь, значит? Что тогда будет для тебя весомым доказательством? Чтобы я сейчас кончил в трусы, как в детстве? – вкрадчиво спрашивает Токи, слегка отстраняясь, но только для того, чтобы взглянуть в любимое заплаканное лицо.
[indent]– Или, может, это?.. – на грани слуха шепчет он, после чего подаётся вперёд, чтобы прижаться своими губами к губам брата.