Перезрелый вечер дышит летним цветением из открытого настежь окна. Линда подставляет ему обнажённую спину и кутается в занавеску — изгибы тела источают сквозь шифон неприкрытую женственность, взгляд пронзает фигуру пониже длинной шеи и выраженных ключиц, с безыскусной прямотой варвара попадаясь в западню на груди, едва завуалированной лёгкой прозрачной тканью. Нелли имеет право так смотреть. Это её женщина.
В июле подглядывать за жизнью дома, приткнувшегося на берегу озера, могли бы только синицы да сойки; сегодня, в первый вечер августа, Нелли впервые жалеет о том, что не повесила в спальне шторы блэкаут. Она слегка сжимает зубы от лёгкой досады:
— Отойди от окна. Что за сеанс спонтанного стриптиза?
Мысль о возможном свидетеле поднимает волну гнева в груди. Нелли хлопает по кровати чуть резче, чем обычно, и улыбается чуть злее, чем следует.

Это всё глупости. Даже если он узнает адрес, никто не впустит Джеймса Мёрфи на заповедную территорию Хиллсайд Пайнс, открытую лишь для постояльцев и их желанных гостей. Он увидел бы больше, подставив под ноги чемодан с деньгами, но вряд ли у поиздержавшегося копа есть такая опора и возможность твёрдо встать на своих двоих.
После звонка на её день рождения, который удалось утаить от Линды, она заходит в «Reptilicus» настолько часто, что дважды получает в следящем приложении предупреждения; Нелли сразу же блокирует навязчивого ухажёра в мессенджерах Линды, заносит в чёрный список на её телефоне и в почте, но не может отделаться от ощущения, что бывший муж дотянется повсюду.
Он же прикатил из Рокленда в Хиллсайд.

Линда садится рядом, её телефон радиоактивно светится, выбрасывая на экран push-уведомление; девушка понимает, что не успеет перехватить его, аккурат в тот момент, когда видит имя адресанта: FEMA. Расслабляется и сызнова опускается на кровать.
— Предупреждают о том, что завтра будет ливень с грозой, — любовница с изящной леностью поворачивается к тумбочке и возвращает взгляд к Нелли. — Неважно. Ты интереснее.
Она набрасывает одеяло, пряча колени, но не верхнюю часть бёдер; раньше Нелли не подумала бы, что такая извращённая скромность может возбуждать. Линда опирается ладонями на матрас и толстую раму, изогнув ноги под немыслимым углом, улыбается, смотрит зеленющими глазами мягко и лукаво. Такая гибкая и голая. Её женщина.
Джеймс Мёрфи никогда это не признает.

Нелли с первой минуты первой встречи расставила границы, распахнув дверь вместо Линды широким гостеприимным движением, самым знаковым жестом из всех возможных: нет, я не гостья, я здесь живу, а тебе сюда путь заказан. Мы трахаемся, транслировала она, подкрепляя признание рукой на плече Линды, нежным взглядом, двусмысленной ухмылкой, понятной только им двоим. «Мы вместе», — озвучила бывшая жена экс-супругу вербально, и муж, надеявшийся вернуть прежний матримониальный статус, даже не скаламбурил: «в каком-таком месте?»
Он всё понял, но беспокоить Линду не перестал. Там, в Рокленде, у него был благовидный предлог расследования смерти Моники Этвуд, и парень разыграл карту на все сто, написывая, звоня и обивая порог Линды, алкая пообщаться с женщиной своей мечты и заодно сообщить о миллиметровых подвижках в деле. Временами бывшая жена его терпела — сама же взвалила на мужика ношу неофициального следствия, — а Нелли намекала, что для слабого ума копа это неподъёмная тяжесть.
Она ошиблась. После визита в ночной лес за ценной уликой Джеймс Мёрфи, обнаруживший на месте хижины лесника лишь пепелище и обглоданный пламенем труп хозяина, начал подозревать виновницу. Сетовать стоило не на гений детектива, а на свой просчёт: о намеченной встрече с Хаттоном бывший муж рассказал только Линде. Коп, хоть и был туговат, наверняка сопоставил сей факт с рукотворным пожаром и сообразил, кто сделал скупого на слова свидетеля ещё менее говорливым. Он не успел поделиться домыслами с бывшей женой, и теперь, видно, намеревался залить этот досадный пробел очередной тоскливой водянистой речью.
Джеймс Мёрфи действительно в Хиллсайде? Ответ на этот вопрос невероятен, но очевиден, если всякий раз, выходя на связь посредством нудных звонков и мрачных сообщений, он молит о встрече. Он прикатил по профессиональному делу? Какие у него могут быть дела, кроме ссанья в трубочку?

Линда дотрагивается до плеч, согревая прикосновением прохладных пальцев через ткань ночной рубашки — очередной феномен из поля очевидного-невероятного, однако Нелли не желает биться над разгадкой. Любовница устраивается напротив, и девушке хватает минуты томных взглядов и поглаживаний, чтобы понять: даже такой приятный фактор не поможет переключиться с волны твойбывшиймудак.FM.
— Мужчинам нравилось, что ты страстная, или они не могли выдержать твой темперамент? — Спрашивает она, не снимая руку с крутой дуги бедра. — Говорят, мужчина хочется секса каждый день, пока не встретит женщину, которая хочет того же.
Обе знают, что речь идёт об одном мужчине — единственном человеке, который спал с Линдой до Нелли Пэйн. О Джеймсе Мёрфи.

Отредактировано Nelly Paine (02.02.2023 09:37:29)

— О том, что я хотела бы жить с тобой на необитаемом острове.
Линда лежит так близко, что, подавшись вперед, Нелли может коснуться её красивых губ своими, а качнув головой резче — сразу оказаться в поцелуе, ничего не отвечая и ни о чём не спрашивая. Как ей стало бы легко, если бы она могла нырнуть в темноту закрытых век, забыв обо всём, медленно погружаясь в фантазию, будто сонный город не оживёт поутру, и они, томно лаская друг друга, в какой-то бесконечно повторяемый момент нежной пытки заснут, с рассветом встретят звонкую тишину, до макушек деревьев сковавшую лес, и улочки, проведённые на охряной земле серым гравием, не расскажут, куда ушли зодчие. Планета Земля опустеет, пока они будут спать. Линда и Нелли окажутся в доме возле неровного зеркала озера, дышащего слабой рябью вечной жизни, посреди вымершего, навеки успокоенного мира. Вдвоём.
Как ей стало бы легко, если бы они могли остаться наедине хоть на мгновение, но даже ночные птицы сегодня вскрикивают противнее, чем голосили до тридцатого июля.
— Почему тебе было с ним плохо: он игнорировал твои потребности или заставлял заниматься неприятными практиками, как анальный секс?
На плече клеймом горит след поцелуя, но сегодня она зануда, препарирующая тупиковыми вопросами лёгкий флирт «все, кто были до тебя, ничего для меня не значат»; Линда спала с бывшим мужем десять лет, и ей было с ним хорошо — хотя бы иногда, когда он снисходил до прелюдии, — это очевидно, она заигрывает, не пытаясь навязать любовнице ложь... Но разве то, что она не ждёт веры, делает слова искренними? Как будто о самой Нелли нельзя сказать ничего хорошего, не отравив комплимент фальшью.
— Мне всё нравится, — отвергает она домыслы, заметив — как нейтрально и выдержанно звучит голос, и первый раз за вечер чувствует удовольствие. В расширенных зрачках Линды замирает огонёк лампы, бедро осязает её жар, ноздри щекочет аромат возбуждения. Течки. Собственное тело наверняка выдаёт ответное желание: глазами, кровью, прильнувшей к коже, страстным запахом, беспричинно сорванным дыханием, — однако приятно знать, что она не теряет самообладание перед лицом соблазна. — А тебе? Я могу брать тебя, не требуя удовлетворять меня в ответ, если это скучно или тягостно. Ты можешь не прикасаться ко мне вовсе или не трогать грудь, — слишком женскую, — мне такое подходит. Или попробуем что-то новое — я изучала квир-сексуальность, чтобы писать статьи в «Gay City News», и узнала о необычных практиках, но далеко не все проверила на личном опыте. Я открыта к любым экспериментам, кроме третьего или третьей в кровати.
А ещё она не может быть в постели спокойной, как мужчина, особенно — с Линдой; Нелли пытается представить, что та испытывала, когда трахала женщину в первый раз, вместо безэмоционального доминирующего партнёра заполучив вдруг любовницу, которая извивалась под ней, царапалась и стонала, будто её убивают, а ретивый палач не гнушается самыми страшными пытками, ни на минуту не давая жертве заткнуться.

— Раз у нас сегодня ночь откровений...
Нелли отодвигается, оставляя чужое колено без опоры и роняя голову на ладонь упёртой в матрас руки, чтобы не попасть под чары любовницы, коя выглядит невинно, как дьяволица, протягивающая лезвие и контракт на продажу души. Срывает с неё одеяло, отбрасывая к чёрту:
— ...Разведи ноги и покажи мне, как ты раньше развлекалась. Хочу посмотреть зрелище из VIP-ложи.

Отредактировано Nelly Paine (07.02.2023 17:51:50)

Женская мастурбация — это красиво; только безумец, согласный заранее проиграть дело, возьмётся это отрицать. Нелли же всегда нравились девушки, которые могут расслабиться в присутствии партнёрши и довести себя до оргазма, с изящной демонстративностью подчеркнув момент наивысшего удовольствия, нравилась эта безобидная игра для двоих. Так в чём же сейчас дело?
Наверное, это что-то в её глазах. Затуманенных, пьяных, слишком счастливых.
Когда Линда успела внушить мысль, что Нелли — безусловное требование для удовольствия, непреложное условие, которое необходимо выполнить, чтобы его достичь?
Когда Нелли успела в это поверить?
Любовница не снимает её с прицела расширенных зрачков — на дне голубых глаз свирепо колотится похоть. Она непритворно стонет, шире разводя ноги, тонкие пальцы насмешливо легко ломают идиотскую иллюзию и весело пляшут на острых осколках, вгоняя их глубже под кожу, вбиваясь глубже в горячую плоть. Ей хорошо; ей хорошо, и для этого совсем не нужна соседка по дому. Нелли — приятный элемент, который при отсутствии под рукой без сожаления заменяется на любой другой, такой же универсальный. Её неучастие даже не затягивает процесс — мерзко застучавшая кровь не успевает настояться в висках, когда Линда неграциозно перекатывается на простыне, чтобы зашарить ртом по её лицу, выпрашивая поцелуй.
Это кульминация: время встать из зала и взойти на сцену, присоединившись к актёрам — как прискорбно, что их не двое, Мёрфи была бы счастлива оказаться посередине бутерброда, — и сорвать незаслуженные овации, но сперва укусить за губу. Больно. Лучше — до крови.
Вместо этого Нелли вырывается, рывком нависая сверху.
— Хватит. — горло поднимается и опускается под её рукой, другая, протиснувшись между телами, ловит буйное запястье: она не хочет, но чувствует под кожей бешеный пульс. — Я единственная, кто будет тебя трахать. — кровать безропотно принимает на себя двойной вес. Чужие колени, не находя места, с двух сторон давят ей на талию. — Только я, никто больше — даже ты сама, — задушенный выдох, метавшийся по глотке в поисках выхода, не вовремя вырывается наружу и сминает фразу. — Обещай.

Распятая под нею Линда — сложное искусство, картина, суть которой радикально меняется от угла, под коим на неё падает взгляд. Со стороны обыкновенная, скучная женщина, вызывающая лишь досаду вынужденным наблюдением за развратной игрой, но зрительное пространство смещается, и всё становится по-другому. Правильно. Повреждённая яростным дыханием улыбка, безнадёжно красные лоб и щёки — всё обретает многомерную глубину, обрастает смыслом вместе с упавшей сверху тенью — её тенью. Запах возбуждения, поселившийся в комнате наперекор открытому окну, больше не раздражает, напротив.
Будит азарт, беспокоит в хорошем, здоровом значении слова.
— Ты моя, — шёпот, пойманный чужими губами вместе с исступленным выдохом, касается тела Линды, прежде чем умереть. Пальцы проникают в неё без предупреждения и принимаются без ропота. Укромное тепло приятно обнимает их, неизвестно, кому сейчас лучше — истомно содрогнувшейся любовнице или Нелли, доводящей её до экстаза. Ладонь всё быстрее проскальзывает между телами — движения подгоняет осознание, какое удовольствие поражает распростертое, захлебнувшееся стонами тело.
Линда замирает в высшей точке напряжения и расслабляется; Нелли обнимает её свободной рукой, слушая всё ещё трясущую девушку дрожь.

Что бы сказал на это Джеймс Мёрфи? Что бы он сделал, если бы подглядел интимный момент, и смутную фантазию о том, что личная жизнь уже-не-его-жены не обрывается за закрытой дверью, сменило подлинное знание?
Что бы он сделал, увидев, что Линда может хотеть кого-то кроме него. Вручить себя кому-то другому, вверить как драгоценность, обещать как клятву.
Нелли знает ответ.
Джеймс Мёрфи сейчас наслаждался бы зрелищем с наглой уверенностью в своём превосходстве, прущей откуда-то изнутри и отразившейся довольной миной на перебитой роже.
Глаза бы его смеялись.

— Я не хочу, — впивается в чужие запястья; короткая борьба сминает простынь под ними и завершается победой. Она возвращает утраченные позиции и идёт в наступление. Рука, как ожерелье, обхватывает покрасневшую шею. — Мои пальцы предназначены для тебя, а ты — для них.
Ей чудится, что двигаться и говорить надо с оглядкой, будто кто-то подсматривает за ними. Ощущение, свербящее в затылке, не пропадает, когда ногти терзают идеально упавшую в ладонь грудь. Не уходит и потом, пока Нелли сгибается, успокаивая плоть поцелуями, а Линда заходится в агонии счастья. Наверное, Моника была права: это шизофрения.
Она поднимается, скидывая ночную рубашку — тряпка падает в темноту и пропадает — и снова седлает любовницу. Между ними больше нет преграды. Суеверный трепет обнажения на миг даёт забыть о неприятном чувстве, но не изжить его. В череде поцелуев ладонь снова юркает между ног.
— Не торопись.
Голос мягкий, побеждённый напором и тяжестью, но острые колени ограничивают движение рук бескомпромиссно жёстко. Линде нужно время — или она так считает. Нелли игнорирует её просьбу, захват и сопротивление ещё сокращающихся мышц, проникая внутрь в третий раз — глубоко и сильно, принося на кончиках пальцев эйфорию и лёгкую боль. Линда дрожит под ней и дёргается. Стискивает талию крепче. Расслабляет ноги, развязно отдаваясь, когда учится игнорировать неудобство и не может победить наслаждение. Нелли чувствует, как оргазм зреет в прижимающейся к телу голой груди, что давится спазмами и стонами. В этот раз она не выскальзывает из любовницы, едва всё кончается, — не оставляет той и шанса на успех. Толкает на бок, трахает силком — развязно и грубо, наваливаясь сзади и сверху.

Джеймс Мёрфи бы остался поглядеть, как девочки играют, утешая друг друга. Разве можно выебать женщину пальцами? Это всё простительные дамские забавы, несравнимые с «настоящим сексом».

Взгляд шарит по тумбочке, по кровати, по стене. Не отыскав ничего вдохновляющего, Нелли открывает ящик и возвращается к Линде, получившей желанную передышку; та виляет бёдрами, стонет, прогибаясь назад, обнимает за шею. Рука срывается вниз по вздрогнувшему от ласки животу, находит и обводит клитор. Линда угодливо разводит ноги, впиваясь пошлым поцелуем в губы. Знает — сейчас её возьмут; может, хочет нежно, может, только снаружи, но готова и к грубости. Дезодорант оказывается для неё неожиданностью.
— Что это?
Через чувственность в словах сквозит страх — или недоумение; сложно понять. Язык тела читать проще: Нелли чувствует, как наливаются напряжением мышцы тонкой спины.
— Тебе понравится, — обещает она, гася протест неаккуратным поцелуем. — Ты послушная девочка и со всем справишься, а я тебе помогу.
Рука вталкивает ролик крышкой вперёд прежде, чем сходятся сильные бёдра. Чужой стон тонет во рту, повибрировав на языке. Нелли смакует извращённую, запредельную близость, отозвавшуюся в груди чем-то новым, щемяще-прекрасным; выворачивает чужую голову, цепляясь пальцами за спутанные волосы, встречает губы ртом. Одурительный запах штурмует лёгкие. Пот липкой патиной оседает на теле — сколько раз всё было? Пять, шесть? В квадрате оконной рамы — глубокая ночь.
Нелли тянется погасить свет, и в темноте остаются два силуэта, пропитанные жаром и сексом. Рука, замершая между ног, оживает — Линда вязнет в поцелуях, не успев её прогнать. Удар вгоняет дезодорант внутрь под страстное «ох», и всё, что ей остаётся — хныкать и елозить по заострившимся до боли соскам голой спиной, разделяя страдание с мучителем. За настойчивым, сильным толчком вперёд, вбивающим дикое удовольствие в кровь, следует нежное движение обратно, снова и снова. Путь проходит всё легче, скользче, быстрее. Они не целуются — жрут друг друга. В бреду Линда хватает её за руку, сдавливает так, что будет синяк, выравнивает спину, пытаясь справиться с болью, с удовольствием, а может — с дыханием, но добивается только оргазма, вжимаясь в Нелли, вжимая их обеих в развороченную кровать.
Кандалы слабнут, и Нелли спускает ноги с кровати, нашаривая босыми ступнями пол:
— Я в ванную и вернусь, дождись меня.
Грудь Линды истерично ходит вверх-вниз, поднимая устроившиеся во впадине живота тени: зря выключила свет, могли бы рассмотреть лучше. Любовница не спорит и не замечает, как по пути до двери Нелли снимает с тумбочки свой телефон.

Слепящий свет потолочных ламп быстро становится сносным, но не перестаёт раздражать зрение. Может, дело в том, что она не заметила момент, когда ожидание удовольствия из приятного томления стало болью, гирей тянущей низ живота, или в исподволь накопившейся усталости, но есть и другая причина быть злой. Нелли Пэйн набирает сообщение на номер, который вчера сам вышел на связь — вовсе не затем, чтобы поздравить её с днём рождения.